Дорога на Стамбул. Первая часть. Борис Александрович Алмазов

на хлебной и кожевенной торговле. Нельзя сказать, чтобы это обстоятельство особенно огорчало торгового казака, но иногда являлась странная мысль о том, что все идет к концу… к погибели. И погибель эта предрешена не судьбою, но слепотою власть предержащих и властям повинующихся.

      Один и тот же страшный сон все чаще виделся ему: будто закладывают в бричку рысака и он – Калмыков – выезжает на улицу, как делает это ежедневно. Выезжает на тракт, что ведет в область Войска Донского, и вот уж Тимофеевский курган, за которым должна бы распахнуться степная благодать во всем великолепии цвета и запаха. Вот он, поворот… И оглобли звонко бьют, будто в крышку гроба, в высоченный забор.

      – Как же это! – кричит Демьян Васильевич. И металлический голос ему ответствует:

      – Упразднена за ненадобностью!

      Сон повторялся все чаще. И стоило Демьяну Васильевичу расстроиться, приболеть – вот он – забор. Забор высотою до небес.

      По молодости во сне Калмыков пытался отыскать в заборе край или хотя бы калитку, отломанную доску… Но нынче и во сне знал, что это ночной кошмар, и начинал стонать, ворочаться, чтобы скорее проснуться…

      Сон был так реален, что с годами Калмыков стал побаиваться настоящего поворота за Тимофеевским курганом. Бредовая мысль о том, что когда-нибудь он наткнется тут на забор до небес, не давала ему ехать спокойно.

      Он невольно проезжал это место шагом. Правда, со стороны бы никто не посмел его упрекнуть, а наоборот, порадовались бы тому, как в общем-то давно живущий вне казачества человек чтит обычай. По преданию, на этом месте отец Ермака провожал его в Сибирский поход, потому и следовало проезжать Тимофеевский курган обнажив голову и поминая всех, кто в дальнем странствии или в ратной службе.

      Здесь же торчал столб с надписью «Область Войска Донского» и ядовитой желтой табличкой: «Пребывание лиц неправославного вероисповедания, а также инородцев дозволяется с разрешения войсковой администрации не более 12 часов в дневное время».

      Миновав пограничный знак, Калмыков с облегчением надел картуз и тут же увидел казачий разъезд.

      Двое: один пожилой седобородый, с испитым лицом старовера-постника, что-то ел, отворотясь, из своей посуды, второй, совсем мальчишка, по всему еще не служивший срочную, разговаривал с рослым казачиной, сидевшим на возу с сеном.

      Хотел Демьян Васильевич пугнуть служивых – попробовать проскочить мимо разъезда, поскольку стреноженные кони мирно щипали траву в стороне от казаков, и, пока сторожа схватились бы, Калмыков пылил бы далеко… Но вовремя увидел, что чуть дальше, перекрывая проезд, по всем предписаниям устава стоит третий патрульный – конный.

      – Здорово дневали, станичники, – одерживая коня, крикнул Калмыков.

      – Слава Богу! – с готовностью откликнулся казачонок.

      Пожилой наскоро утер губы и подошел к дрожкам:

      – Кто таков, по какой надобности?

      «Ишь ты! – удивился Демьян Васильевич такой официальности. –