Божий суд. Утро на закате. Михаил Антонов

в сушеный синий чулок.

      Я понял его без лишних пояснений. Третий этап означал бесконечную учебу – этап получения знаний. Здесь красота тела и физическая сила были не нужны, и все избранные получали заурядную внешность и незавидные стартовые возможности.

      Лично я родился в 1919 году в семье сапожника Якова Ласкина недалеко от Могилева. Шесть сестер и братьев. Крикливая и неряшливая мама, в то же время добрая и заботливая. Отец – маленький, суетливый человечек, часто слегка поддатый. На этом фоне третий ребенок – мальчик, с детства проявивший недюжинные склонности к обучению. Я сам в пять лет научился читать, используя для этой цели вывески и плакаты. Поскольку книг дома было мало – в основном учебники старшего брата, – то я стал читать их. К семи годам я прочел все за первые три класса. Не только прочел, но и усвоил. Тут родители почувствовали неладное и с не свойственной им до этого предприимчивостью стали заниматься моим образованием.

      Я помню, как мы с отцом ехали на поезде в Могилев к его двоюродной сестре. Отец был в черном драповом пальто, считавшемся парадным, тщательно выбрит, а к привычному запаху кожи и клея, исходящему от него, примешивался ядреный аромат дешевого одеколона.

      В разговоре со своей кузиной он был подобострастен, но настойчив, и они сошлись в цене за мое проживание. Как результат, отец один вернулся домой, а я поступил учиться в городскую школу. Я оправдал ожидание родителей: не только с отличием закончил сначала семилетку, а затем и десятилетку, но и сразу поступил в Московский медицинский институт.

      С какой гордостью родители демонстрировали меня родственникам в нашем местечке, когда я приезжал на летние каникулы! Мать не знала, куда меня посадить, и смотрела снизу вверх. Как же – московский гость!

      А потом была война. В какой-то мере мне повезло. В то лето я сначала сдавал летнюю сессию, а потом с друзьями собирался ехать в Крым. Ведь я, в отличие от своих родных, не попал на шестой день войны в оккупацию – немцы появились в нашем местечке так быстро и неожиданно, что никто не успел уехать.

      Я не был, подобно родным и большинству наших соседей, отправлен в минское гетто и уже оттуда не прошел скорбным путем на Голгофу – в лагерь смерти Саласпилс. О том, что я остался один на всем белом свете, мне довелось узнать лишь в марте 45-го года.

      По состоянию здоровья – большая близорукость и плоскостопие – я не был признан годным для действующей армии, да и в медиках страна нуждалась не меньше, чем в солдатах, а у меня уже было четыре курса за спиной. Сперва учебу приходилось совмещать с работой в госпитале. Тяжелое было время, но зато какая практика! Потом звание военврача и служба в эвакогоспитале.

      Осенью 1945-го меня демобилизовали, и я смог заняться самостоятельной научной работой в одном из ведущих институтов страны. В 28 лет я уже кандидат наук, множество работ и блестящие перспективы. Но вскоре затеяли борьбу с безродными космополитами, и на некоторое время я был отстранен от дел.

      Спустя несколько лет умер Сталин, и всех врачей реабилитировали. Я был