Марафон нежеланий. Катерина Ханжина

правилами, – перебил Антона Макс.

      – Тогда все нормально, расслабьтесь.

      Практическое занятие вела Забава. Впервые. Обычно мы видели ее только утром на медитации и иногда вечером. Ее голос я знала только по гипнотическим напевам.

      Она начала со своей любимой фразы:

      – Слова искажают истинный смысл: самое искреннее искусство – это абстрактная живопись и музыка. – Потом продолжила мягким и тихим голосом: – Давайте поработаем над описанием ощущений, но не словами.

      Она пружиняще встала, чуть припадая на правую ногу (Забава слегка хромала), задорно улыбнулась и посмотрела на нас, потом, как будто смутившись, опустила глаза. Заправила прядку распущенных волос за ухо, но сразу же вернула ее на место, попышнее взбивая волосы. Я заметила, что она любила прятаться за ними. Только когда пела, смело откидывала их за плечи, на спину.

      – Попробуйте то, что у вас на тарелках, а затем нарисуйте вкус.

      Содержимое тарелок было разным: шоколадный батончик у Макса, кружочек ананаса у Риты, чашка кофе у Савы, какие-то ростки у Леры, комок риса у Антона, рыбный соус у Лины, маленькие осьминоги у Лёвы и кусочек арбуза у меня.

      Я была немного раздражена, как на любом практическом занятии, связанном с рисованием. Хотелось больше писать, хотя я и понимала, что любое занятие важно.

      Каждый раз, когда я ворчала и сопротивлялась, но делала, я представляла, как я снимаю теплую шубу и сапоги и иду по снегу босиком, обнаженная.

      И сейчас я сказала себе: «Это новый вызов. Ответь на него максимально талантливо».

      Наверное, я раздражалась из-за рисования еще и потому, что понимала – я не смогу быть в этом лучше всех. Есть Рита, не оголенный нерв, но талантливый художник; есть Лера, учившаяся академическому рисунку и играючи относящаяся к каждому заданию; в конце концов, есть Макс, который брал уроки живописи на каких-то крутых курсах в Париже («У ученика ученика Шагала»). Легкий на подъем, он без лишних раздумий (да и без необходимых усилий) бросался на новое увлечение и также просто отказывался от него. За последние десять лет, когда его бизнес укрепился и позволил ему полезно бездельничать, Макс попробовал играть в теннис и любительский футбол, заниматься верховой ездой, писать (его детектив про богатого и скучающего гения активно рекламировался, но не понравился ни критикам, ни читателям), заниматься ювелирными украшениями и даже петь шансон. Его последним увлечением была живопись. Я бы не сказала, что он достиг каких-то успехов в ней, на мой вкус, его картины были пародиями на все известные шедевры, от зарождения импрессионизма и до абстракционизма. Но вот это постоянное «я окончил курсы в парижской школе живописи» добавляло его работам профессионализма, ощущения, что он знает, что делает.

      «Арбуз» был одним из тех сочных слов, которые вызывают яркие, почти осязаемые образы. Есть такие слова, которые употребляются слишком часто, и от этого они теряют свою форму, как заношенные джинсы.

      У каждого это свои слова. У меня, например, никаких эмоций не вызывают «Автобус», «Холод», «Подъезд», «Чай», «Обед». Но такие слова, как «Вишня», «Шея», «Шиповник», «Касаться», «Заря»,