Захудалый род. Николай Лесков

чрез несколько же дней после сестриной свадьбы явилась к архиерейскому секретарю, поднесла ему в подарок ковер своего рукоделья и просила дать себе самой жениха, как единственной теперь незамужней дочери слепого дьякона. Секретарь посмотрел на нее, улыбнулся и, взяв ковер, довел ее просьбу до архиерея. Марья Николаевна представилась и владыке, который в свою очередь тоже на нее посмотрел и промолвил:

      – Стара!

      – Чего изволите? – переспросила, будто не расслышав, Марья Николаевна.

      – Я говорю, что ты стара.

      – Тридцать два года, владыко, – отвечала, не смущаясь, Марья Николаевна.

      – Вона как! Это стара…

      – Всего тридцать два года!

      – Совсем стара!

      – Ну, только воля ваша, владыко, а мне жених, как вам угодно, нужен.

      – Все врешь: ни на что он тебе не нужен…

      – Ей-богу, владыко, нужен.

      И Марья Николаевна так основательно рассказала, зачем ей нужен жених, что архиерей стал убеждаться ее доводами и заговорил в другом роде:

      – По этому судя, оно точно, он тебе по хозяйству нужен.

      – По хозяйству же, владыко, по хозяйству и нужен. Явите свою милость и не откажите мне его даровать.

      Архиерей был человек очень участливый и добрый.

      – Гм… даровать, – заговорил он, – именно только уж надо даровать, да вот еще у меня на твое горе женихи-то все очень молоды.

      – Ничего, преосвященнейший владыко, что ж, я всяким буду довольна.

      – Ну-у! вот ты какая уветливая, и молодого берешь!

      – Беру-с.

      – Берешь? Ну так я же тебя награжу за покорность: возьму да самого молоденького тебе и дам; вы, стар да млад, скорее поладите.

      – Слушаю, владыко, я полажу.

      – Умна; хорошо… очень умна. Я тебе дам женишка, и очень хорошего жениха дам; он давно у меня под замечанием, да; я его давно в усмирение наказать хотел, да; вот он своего часа и дождался. Он весьма козляковат, светского нрава любитель, поскакун, и краткие сюртуки себе нарочито для плясания завел, и камзельку с стекловидными пуговками себе приобрел. Отец протопоп видел, говорит: «аки бы звезды во мраке сияют, когда он вращается», а учение бросил, – вот я его теперь за все сразу и проучу – и за краткий сюртук, и за плясание, и за камзельку с стекловидными пуговками, да… вот я его, скакуна, усмирю… да; я возьму его да на тебе и женю. Ему это вместо епитимий будет!

      Марья Николаевна за все эти милости владыке в ноги, а тот сейчас же вызвал из коридора, где ждали просители, молодого белокурого семинариста и говорит:

      – Ты хочешь места?

      – Желаю.

      – Так вот можешь получать со взятием сей себе в жены, – инако не получишь.

      Семинарист встряхнул кудрявою головой и отвечал согласием, а Марья Николаевна скорее один поклон архиерею, другой – жениху, дескать «спасибо, что выручил», и выкатила с женихом, который через несколько дней стал ее мужем.

      Неравенство