Богатыриада, или Галопом по европам. Борис Давыдов

моего двоюродного братша, этого шына желтоухой шобаки… Прошь отшуда! Паштухом, на шамые дальние жемли! Штобы я его не видел, не шлышал!

      – Соловушка, а может, надежнее… – и Лебедь провела ногтем по горлу.

      – Молши, женшина! Ш шарем не шпорят!

      – Молчу, молчу… Прости глупую бабу, повелитель!

      – О, Мудрый Отец, прикажи отрубить мне голову! – чуть не зарыдал главный советник, бросаясь на колени перед царем Великой Степи. – Это я, глупый и недостойный, во всем виноват! Если бы не напоил тебя, ничего бы не случилось! Возьми мою жизнь, только не отдавай приказов, о которых вскоре будешь вспоминать со стыдом и раскаянием! Одумайся, умоляю!

      – Што?! Перешить мне?! Вон!!! – взревел Шалава и пнул незадачливого заступника. Хотел в грудь, но спьяну и от гнева промахнулся, попал в лицо. Тугары, столпившиеся вокруг, только ахнули, схватились за головы: худшего оскорбления для мужчины и придумать было нельзя!

      «Быть беде!» – не сговариваясь, подумали многие…

      Глава 4

      Великий князь и Креститель Руси, с трудом одолевая закипавшее в нем раздражение, вчитывался в текст очередной жалобы.

      «Как есть пребываю ныне в великом разорении и убытках, безвинно понесенных, и припадаю к сиятельным стопам твоим, светлый княже, моля о защите и справедливости. Злодей и буян, обитающий в селе Карачарове, что неподалеку от Чернигова, именем Илья, а прозвищем – Муромец, напился пьян до свинского визга и учинил великое непотребство, поначалу пытаясь меня до смерти убить, а после, когда я, с помощью Божией, чудом спасся, обратил злобу свою безмерную на мою корчму и развалил ее по бревнышку, переломав заодно столы, да табуреты, да кружки липовые…»

      – А к воеводе Черниговскому пошто не обращался? – проворчал Владимир, отбрасывая жалобу в сторону. – Этак скоро великому князю будут жаловаться по всякому пустяку! Подрался ли кто с кем, аль пару яиц из курятника стянул…

      Он раздраженно начал вчитываться в новую жалобу:

      «Великий и пресветлый княже, отец родной, опора и надежда униженных и оскорбленных! Бью челом, моля покарать злодея Добрыню, по батюшке – Никитича. Будто мало мне от него было бед, так еще и черный позор добавился. Бесстыжая жена моя от него понесла, опорочив честное мое имя, на смех и срам всему народу киевскому…»

      – Надо было в постели не лениться, тогда от тебя понесла бы! – рыкнул князь, отбрасывая и эту грамоту. – Совсем ума лишились… Я уже должен в семейные свары встревать! Ну-ка, а здесь что пишут…

      «Великий князь, батюшка родимый, сверши свой суд суровый и праведный! Обижен я и разорен, по прихоти подлеца Поповича, коего зовут Алешкой. Предерзостно отнял у меня рабыню мою, которая была куплена по закону и в полной моей власти состояла, а ошейник, бывший на ней, разогнул и смял, а меня после этого еще так ударил, что до сих пор синяк на половину лица, и зубы только чудом не выпали. Мало того, еще и напоил стражников, коих я на помощь себе призвал, и они вместо того, чтобы исправно службу нести да заступиться, надо мною же насмехались,