Темные вершины. Алексей Винокуров

лежал он на влажной клетчатой простыне, а из окон с укором глядел на него зрелый осенний день. На прикроватном столике визжал-заливался обессилевший мобильник.

      Хабанера вспомнил сон и содрогнулся.

      «Что мы внюхивали вчера, – спросил он себя, – и что пили, раз мне снятся такие сны? И, что, скажите, будет дальше – четыре коня апокалипсиса, священная корова Исиды или мировой глист Ёрмунганд?»

      Но тут же и вспомнил, что засада не в нюхании и не в питье – засада в базилевсе, перешедшем черту, вот в чем была засада и геморрой. Теперь с базилевсом придется что-то делать… то есть не что-то, известно, что, но думать об этом было неприятно, не сейчас, во всяком случае.

      Он, наконец, протянул руку к мобильнику, взял его, тот был влажным от бесконечного трезвона. Номер не определился, зиял на дисплее бесконечными тире, как будто у всемирного радиста сломался аппарат и издавать он мог только длинные и бессмысленные крики. Хабанера приложил телефон к уху, осторожно сказал:

      – Спикинг…

      – Хорхе Борисович, это Кантришвили говорит, – сказала трубка знакомым тяжким баритоном.

      – Здравствуй, Грузин, – Хабанера бросил быстрый взгляд на часы, было полвторого. – Ты что так рано звонишь, или распорядка моего не помнишь?

      – Помню, Хорхе Борисович, все помню, – сокрушенно сказал Грузин, – но дело уж больно срочное.

      – Срочное дело – это начало ядерной войны, – веско отвечал Хабанера. – Все остальные дела ждут.

      – Хорошо, – покорно проговорил Грузин. – Я тогда позже перезвоню. Когда война начнется.

      И хотел уже повесить трубку, но Хабанера тормознул его.

      – Стой, – сказал, – говори свое дело. Все равно уже разбудил.

      Грузин стал объяснять, и Хабанера сначала подумал, что тот спятил, сошел с ума. Из взволнованных его, но невнятных слов выходила полная ерунда: какие-то чудесные гомеопаты, подставленный ментами Грузин, ненасытные полковники следственного комитета и прочая таинственная, хоть и правдоподобная хренотень.

      С помощью наводящих вопросов ситуацию удалось немного прояснить.

      – Требуют бизнес отдать, понимаете? – толковал Кантришвили. – Весь, до копейки. А если, говорят, упрешься рогом, мы твоего гомо в асфальт закатаем.

      – И в чем проблема? – сухо спросил Хабанера. – Пускай закатывают.

      – Да он же мне вместо сына, он меня от гемикрании вылечил…

      – Ну, тогда сдай бизнес, – пожал плечами Хабанера.

      – Как это – сдать бизнес? Да ведь это жизнь моя. Мы же деловые люди, мы понимаем…

      Да, Хабанера понимал. Сдать бизнес в России означало обессмыслить существование. Для чего тогда были бессонные ночи, изнурительные переговоры, взятки и откаты, аресты и отсидки, ложь и кровь, воровство и насилие, для чего пережитые болезни и смертный страх, и самое главное – для чего заработанные таким ужасным образом деньги, если все теперь сдать?

      Понимая все это, Хабанера, однако, потихоньку терял терпение, которого