Оригинал и его Эго. Александр Солин

убегающие к скулам. Это придаст им искренность. И обязательно большие. Что значит большие? Это когда верхние веки не наползают, словно сонное облако на радужный диск. Иначе такие глаза можно упрекнуть в скрытности. Прищуренные они и вовсе выглядят угрожающе. Кроме того, верхние веки должны быть как можно ближе к бровям, но при этом не выглядеть запавшими. Ну и, разумеется, нижние веки не должны быть верхней частью распухших мешков. Словом, веки должны знать свое место, быть тонкими, почти прозрачными и не щуриться. Ресницы длинные, густые и черные – это вам каждый скажет. Радужки серые, с голубоватым отливом – большие, ясные, красноречивые, но не лишающие яблок возможности им оппонировать. Зрачки черные, бездонные, с искрой.

      Переносица не широкая и не узкая, а прямая и ровная, как естественное продолжение лба. Лоб словно питает нос. Иначе кажется, что лоб сам по себе, а нос растет, откуда и куда ему вздумается. Нос женщины – трубадур ее породы, а значит, характера. Ровный, как горный хребет с крутыми покатыми склонами. Кончик носа – не шире переносицы. Ноздри маленькие, узкие, сжатые. Про такой нос говорят – резной. А дальше начинается детская обидчивая припухлость верхней губы. Сама верхняя губа есть уменьшенная копия лука Афродиты, нижняя – волны, которая вынесла ее на берег. Подбородок мягкий, выпуклый, красиво очерченный. Скулы малозаметные, щеки гладкие, ровные. Маленькие розоватые ушки.

      Кого-то ему этот портрет сильно напоминает. Ну, конечно, Люську! Нет, это невыносимо! Это похоже на наваждение! И так из раза в раз. Все его художества сводились к одному знаменателю, а из-под пера выходили мрачные, обреченные на расставания истории. И было в них что-то от «Темных аллей».

      И вот через год угрюмого одиночества он отправился в соседний супермаркет. Пошел туда за чаем. А еще за хлебом, сыром и маслом. Это то, чем он питался по утрам после того как его бросили. Что было дальше, он описал в своем рассказе «Чай вдвоем». Вот этот рассказ:

      «Придя в магазин, я пошел вдоль стеллажей и, проходя мимо винного отдела, увидел гибкую, узкобедрую красавицу самого раннего бальзаковского возраста, рассматривавшую ряды красных вин. На ней платье – сложная смесь винных этикеток из черного, фиолетового, сиреневого, красного и белого, и тонкая бежевая кофта. У нее пышные, светло-русые, длинные и шелковые волосы. Я остановился в двух шагах и сокрушенно сказал:

      – Сколько живу, а в красных винах так ничего и не смыслю!

      Незнакомка покосилась на меня и, помолчав, ответила с иронией:

      – Тогда уж пейте водку. Там и смыслить ничего.

      – Водка – это муза прозы, – возразил я, – а поэзия живет в вине. Вот послушайте:

      Гроздей пьянящий запах вьется,

      Желаньем полнюсь я, что рвется

      С глубин языческих восстать…

      – О, да вы поэт! – с усмешкой и сдержанным интересом посмотрела на меня незнакомка. Смотри, смотри, красавица –