Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.. Вадим Парсамов

тирана о уважении имени его между россами»[164]. Как и Глинка, Штейнгейль клеймит «так называемый просвещенный век – когда нация, считающаяся просвещеннейшею, щеголяет ужасным безверием, развратом, буйством и беспрестанным вероломством и нарушением клятв, россияне умели постоянно сохранить драгоценнейший перл из сокровищ, оставшихся им от предков их: добродетель, твердости в вере христианской и в верности к престолу царскому!»[165]. Русский народ, в отличие от французского, сохранил присущие ему изначально положительные качества: религиозность, народность и монархизм, т. е. то, что утратили французы в обмен на просвещенность. В этом Штейнгейль явно солидаризируется с широко распространенными в ту эпоху представлениями о природно-девственном, неиспорченном характере русского народа, как и русского языка. Французы же являют собой наихудший пример порчи, приносимой цивилизацией.

      Любопытно, что ни Ф. Н. Глинка, ни В. Ф. Раевский, ни В. И. Штейнгейль не связывают Наполеона с французской нацией. Наполеон – человек без роду и племени, явившийся ниоткуда и покоривший «жалкий, легкомысленный, раболепный народ»[166]. Предельно ясно эту мысль выразил Штейнгейль: «народ <…> который в наше время дошел до высочайшей степени безумия, дерзости и разврата: попрал религию, разрушил трон законных, добродетельных царей возмечтал о вольности – и, поправ ту, на развалинах ее воздвигнул трон чужеземному тирану, наложившему на все умы, сердца и руки своих новых верноподданных узы тяжкого рабства». Этому противопоставляется «наше Отечество <…> Петром превознесенное, Екатериною препрославленное и в настоящее под управлением мудрого, благодетельного, обожаемого всеми монарха цветущее: в нем православие пребывает незыблемо, науки процветают, художества возвышаются, торговля народ обогащает, и поля возделываются спокойными ратаями»[167]. Просвещение связывается Штейнгейлем с забвением религии, развратом и мечтами о вольности. На противоположном полюсе находится православие, обеспечивающее процветание и спокойствие отечества.

      Если французы характеризуются как испорченный народ, то Наполеон вообще лишен признаков народности. Называя его врагом Отечества, Штейнгейль табуирует его имя («я не хотел именовать его»), тем отчетливо намекая на инфернальное происхождение Наполеона. Как исчадье ада, император французов наделен огромной разрушительной силой. Наполеон, сжигающий Москву, соотносится с Навуходоносором, разрушающим Иерусалим. Соответственно, Франция должна соотноситься с Вавилоном. Кроме того, Наполеон – Аттила и даже Батый. В его характеристике отчетливо присутствуют черты восточного деспота. Он варвар, но при этом противопоставляется не цивилизованному, а сакральному миру.

      Слова Руссо «Русские никогда не станут цивилизованными»[168] могли звучать не только как оскорбление, но и как призыв к созданию иной системы ценностей, имеющих отношение не к внешнему, а к внутреннему миру. Ф. Н. Глинка в «Письмах русского

164

Штейнгейль В. И. Сочинения и письма. С. 69.

165

Там же. С. 74.

166

Литературное наследство. Т. 60. Кн. 1. С. 114.

167

Штейнгейль В. И. Сочинения и письма. С. 65.

168

Руссо Ж.-Ж. Трактаты М., 1969.