Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.. Вадим Парсамов

порождающую определенные модели сознания, дискурса, поведения и т. д. В прагматическом плане наполеоновский «миф» может быть соотнесен как с его творцами, и тогда он воплощается в некоем нарративе, в котором сам Наполеон выступает в качестве актанта, т. е. действующего или характеризуемого лица, так и с его реципиентами, т. е. включаться в определенную парадигму восприятия. Здесь сам Наполеон может рассматриваться как предикат, т. е. обязательно связываться с каким-либо иным субъектом как суждение о нем. Так, например, высказывание Наполеон – это Аттила характеризует именно Наполеона и изначально принадлежит творцу мифа, а Пестель – это Наполеон характеризует именно Пестеля и принадлежит реципиенту наполеоновского мифа. Политическая культура декабризма связана в большей степени со вторым моментом, чем с первым.

      Политическое пространство вообще отличается повышенной мифологенностью. В нем все строится по принципу тождества. Любой поступок, жест или высказывание политика, рассчитанные на массовую аудиторию, неизбежно соотносятся с уже имеющимися в ее сознании стереотипами. Так, например, Пестель при встрече с Рылеевым в 1824 г., для того чтобы понять, с кем он имеет дело, начал манипулировать различными политическими мифами, видимо рассчитывая на то, что его собеседник, сбитый с толку, случайно выскажет свои политические амбиции. «Помню только, – писал Рылеев в следственных показаниях, – что Пестель, вероятно желая выведать меня, в два упомянутые часа был и гражданином Северо-Американской республики, и Наполеонистом, и террористом, то защитником Английской Конституции, то поборником Испанской»[154].

      Особую роль в политической мифологии играет внешнее сходство. Трудно сказать, что больше повлияло на представление о Пестеле как об опасном честолюбце – его идеи или внешнее сходство с Наполеоном[155].

      Наполеоновский «миф» сопутствует декабризму с момента зарождения движения и вплоть до возвращения декабристов из Сибири. Во время войны 1812 года он соотносится с идеей народной войны. За антитезой Наполеон – русский народ отчетливо просматривается структура более древнего тираноборческого мифа: тиран похищает народную свободу, и народ, ниспровергая его, возвращает ее себе. При этом народ мыслится не как совокупность простых людей, а как единое тело, как коллективная личность или как организованное общество, отечество и т. д.[156] Неслучайно у Ф. Н. Глинки понятия народная война и отечественная война выступают как синонимы. Такое понимание народа восходит к просветительской философии XVIII в. и в общем соответствует тому, что Руссо называл personne morale[157]. Народ и отечество в изображении Глинки являются воплощением руссоистской идеи общей воли, не только ставящей интересы народного целого выше индивидуальных устремлений, но и практически полностью исключающей их. По словам Глинки, «в отечественной войне и люди ничто!»[158].

      Для Ф. Н. Глинки характерно представление, которое скоро станет центральным в исторических

154

Восстание декабристов. М.; Л., 1925. Т. 1. С. 178.

155

Внешнее сходство Пестеля и Наполеона бросалось в глаза самым разным людям. По словам священника П. Н. Мысловского, посещавшего декабриста в каземате Петропавловской крепости, тот «увертками, телодвижением, ростом, даже лицом очень походил на Наполеона». Из этого Мысловский сделал вывод: «И сие-то самое сходство с великим человеком, всеми знавшими Пестеля, единогласно утвержденное, было причиною всех сумасбродств и самых преступлений» (Мысловский П. Н. Из записной книжки // Щукинский сборник. М., 1905. Вып. 4. С. 39). Если для протоиерея Казанского собора Мысловского Наполеон должен представляться Антихристом со всеми вытекающими из этого для Пестеля характеристиками, то для декабриста Н. И. Лорера Наполеон – герой, опередивший свой век, призванный, «чтоб предрассудков цепь заржавленную скинуть». Поэтому внешнее сходство Пестеля с Наполеоном, отмечаемое и Лорером («он и тогда и теперь, при воспоминании о нем, очень напоминает мне Наполеона I»), бросает на декабриста отблеск величия («он был один из замечательных людей своего времени») (Лорер Н. И. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 63, 67, 342). Не только Пестель, но и С. И. Муравьев-Апостол, по воспоминанию В. А. Олениной, «имел необычайное сходство с Наполеоном 1-м, что, наверно, не мало разыгрывало его воображение» (Воспоминания о декабристах. Письма В. А. Олениной к П. И. Бартеневу (1869 г.) // Декабристы. Государственный литературный музей. Летописи. М., 1938. Кн. 3. С. 485. Оленина, безусловно, права: внешнее сходство во многом определяло и внутренний мир, и поступки. Иначе невозможно до конца понять, почему Муравьев-Апостол решился на такое безнадежное с точки зрения здравого смысла предприятие, как восстание Черниговского полка.

156

Ср. из обращения М. И. Кутузова к жителям Смоленской губернии в 1812 г.: «Царство Российское издревле было едина душа и едино тело» (Кутузов М. И. Письма. Записки. М., 1989. С. 313).

157

Rousseau J.-J. Oeuvres completes. Paris, 1824. T. 4. P. 124.

158

Глинка Ф. Н. Письма русского офицера. С. 21.