Ночевала тучка золотая. Солдат и мальчик. Анатолий Приставкин

из Раменского в это время с выражением читал стихи:

      Кавказ подо мною. Один в вышине

      Стою над снегами у края стремнины;

      Орел, с отдаленной поднявшись вершины,

      Парит неподвижно со мной наравне…

      Сашка сказал Кольке:

      – Про товарища Сталина стихи!

      – Как это? – не понял Колька. До него всегда медленно доходило.

      Сашка рассердился, стал объяснять:

      – Ну, он же на горе стоит… Один, как памятник, понимаешь? Он же великий, значит, на горе и один… И орел, видишь, не выше его, боится выше-то, а наравне! А он, значит, стоит и на Советский Союз смотрит, чтобы всех-всех видно было! Понял?

      Подросток продолжал читать:

      …Там ниже мох тощий, кустарник сухой;

      А там уже рощи, зеленые сени,

      Где птицы щебечут, где скачут олени.

      А там уже люди гнездятся в горах…

      В этом месте в зале почему-то наступила особенная, глухая тишина. Впрочем, увлеченный чтец этого не замечал, он выкрикивал бойко знакомые стихи:

      …И ползают овцы по злачным стремнинам,

      И пастырь нисходит к веселым долинам,

      Где мчится Арагва в тенистых брегах,

      И нищий наездник таится в ущелье…

      Раздался странный шелест по рядам. В зале вдруг от ряда к ряду стали передаваться слова, но смысл их трудно было уловить. Понятно было одно: «Стихи-то про чечню! Про них! Про гадов!»

      Так возбудились, что забыли и поаплодировать. Колонисты аплодировали сами себе.

      …Доску наконец-то вскрыли, взвизгнули напоследок огромные гвозди, и глазам комиссии открылась яма, подземелье, в глубине которого мерцали золотыми бликами крышечки банок. Сколько их там было – сотни или тысячи? – сразу невозможно было понять.

      Банки были уложены кучками на землю, и на крышечках каждой из них стояла метка хозяина: буква и цифра. Это чтобы потом не поперепутать!

      Технолог, кряхтя, спрыгнул в яму, поправил свои железные очки, осмотрелся – все не верил, что такое может быть. Задрал голову к директору, попросил подать ему бумагу и карандаш.

      – Акт будем составлять! Тут у них товару поболе, чем на заводском нашем складе, – сказал. – Оприходуем? Товарищ Мешков?

      Петр Анисимович, сразу побледневший, с готовностью полез в портфель и достал бумагу. Потухшим голосом произнес:

      – Это ведь непонятно, что происходит…

      Когда Кузьмёныши вышли на сцену, в зале стояла натянутая тишина. Братья посмотрели на передний ряд, где сидели колонисты, потом, уставясь в пространство, завели:

      На дубу зеленом, да над тем простором

      Два сокола ясных вели разговоры,

      А соколов этих люди все узнали…

      Первый сокол Ленин, второй сокол Сталин.

      Грустная, конечно, песня, как соколы прощались, один из них умирал, а второй ему и говорит… Говорит, что мы клянемся, но с дороги не свернем.

      И сдержал