Три глотка одиночества. Наталья Юрьевна Царёва

тем не менее она пришла. В положенный срок, со свечой в руках, укутанная каким-то ветхозаветным плащом. Точно такой же протянула и мне…

      Недоумевая, я все же взяла.

      – Накинь, – прошептала Элеонора. Интересно, а почему так тихо? Для создания романтической обстановки, так, что ли? Так она, обстановка эта, и без того не в меру романтическая, на мой неискушенный взгляд…

      Куда уж больше.

      – Выйдем на улицу. В твой так называемый Пурпур уходить лучше не из помещения.

      «Так называемый»… Забавно, забавно…

      Мы спускаемся черным входом. Негодующе скрипит старая деревянная лестница.

      – По-моему, тебе не помешало бы починить ступени.

      – Ничего не поделаешь… Ты не могла бы чуть-чуть помолчать?

      Я могла и не чуть-чуть. И я молчу. Говорить на самом деле нам не о чем, а плоские шутки – не такое уж и великое развлечение, к сожалению.

      Скрип лестницы становится уже почти нестерпимым. На мое счастье из темноты возникает узкая дверь. Элеонора берется за витую ручку первой.

      – Идем. Или ты передумала?

      Насмешливо улыбнувшись, я ступаю за ней. Разве имела я право изменить свое решение?

      Разве могла я передумать?

      ***

      В Пурпур мы ушли как-то сразу, темнота сделалась глубже, небо поднялось еще выше.

      Рамки привычного мира раздвинулись, значит, все нормально, все идет по плану, волноваться не о чем.

      И это есть хорошо.

      Элеонора зябко повела плечами.

      – Похоже, тут холодно. Пойдем быстрее, может быть, хоть так согреемся. Надеюсь, ты ничего не имеешь против долгой ходьбы?

      Я вздохнула.

      – Даже если бы и имела, какая разница…

      Она кивнула. Не то что бы стремясь разделить мое мнение, а просто так, из необходимости как-то отреагировать на поданную мной реплику.

      Почти как в театре…

      Шли мы долго. Бродили в каком-то тумане, неизвестно кем и когда насланном. Туман был густой и почти материальный, мне казалось, что пробудь мы там слишком долго, непременно бы захлебнулись.

      Но этого, к счастью, не произошло. Только мы все шли и шли куда-то в серую бесконечность и, казалось, этому не будет конца.

      Я держалась за Элеонорину руку, а больше всего на свете боялась, что рука исчезнет, растает в густом тумане.

      А туман был и вправду густым. Я не видела в нем даже Элеонориного лица, только край плаща да эту самую руку, протянутую мне из тумана…

      Это был тот самый туман, который можно пить как соленую воду: когда очень хочется и из крайней необходимости, но при этом твердо зная, что хорошим кончиться это не может.

      Живой серый туман…

      Я не знаю, сколько часов мы шли. Скорее всего, что два или три, вряд ли больше. Определиться со временем крайне сложно: этот туман поглощал его, впитывал в себя как огромная рыхлая губка.

      Да и было ли оно, время, в этом тумане? Может быть, нет?

      – Нам долго еще идти? – спросила я Элеонору. Этот туман давил на уши, угнетал и подавлял