Зорич. Марина Кузьмина

взволновался Фрол Иванович. – Знаю всех!

      – Вот и расскажи мне, они все казаки?

      – Никак нет! Шестерых перед самым отходом прислали из гарнизона.

      – Фрол Иванович, а вот среди них такой невысокий, худенький, с каштановой, ну, с коричневой бородкой?

      – Ну да, знаю, конечно! Это Исидор Игнатьевич Корф. Он не казак. Да и вообще не рабочий человек. Руки у него девичьи.

      – Так, так, понятно, так я и думал!

      Что думал есаул, для навострившего уши казака осталось тайной, потому что, точно сразу, раздался уверенный стук в дверь, и после «Войдите!» перед пораженными собеседниками предстал Корф собственной персоной.

      – Добрый вечер, есаул! Я к Вам по делу! – с порога заявил Корф и выразительно покосился на Заглобина.

      Тот быстренько встал, не теряя достоинства, вышел вон, оглянувшись через плечо, и закрыл за собой дверь.

      – Присаживайтесь!

      Корф подошёл к столу, поставил перед собой небольшой портфель. Щёлкнул застёжками, извлёк засургученный пакет, положил на стол. Молча одним пальцем передвинул его Зоричу и тогда сел.

      Беседа затянулась до полуночи и когда закончилась, Корф встал, протянул руку и сказал:

      – Вся ответственность на вас, есаул. Всё под вашим контролем. Мелочей не должно быть!

      Евгений Иванович выслушал молча, кивнул головой и предложил проводить Корфа:

      – Ночь, мало ли что…

      Корф усмехнулся уголком рта, хлопнул рукой по оттопыренному боковому карману, сказал:

      – Итак, до послезавтра!

      И удалился.

      Через неделю небольшой отряд до восхода солнца покидал город. Евгений Иванович на лохматой монголке пропускал мимо себя строй. Девять казаков, восемь нагруженных вьюками лошадей, десять повозок, он сам и Заглобины.

      – Иван, не отставай! – крикнул Зорич и тронул лошадь. Заглобин наклонился в седле, двумя руками привлёк к себе девушку, что-то долго говорил ей, выпрямился в седле, сбил папаху назад и набок и поскакал вдогонку отряду.

      Первый день прошёл без хлопот. Привыкшие к походной жизни казаки с радостью покинули город с его теснотой, служебной тягомотиной и казарменной скученностью. Повеселел и есаул. Далёкими казались так волновавшие его накануне личные обстоятельства. «Приеду – и всё улажу!» – решил он. Отсюда, издалека, всё казалось простым, доступным, в общении с казаками появилась та лёгкая, почти дружеская непринуждённость, которую он считал своею заслугой и которой, про себя, гордился очень. Чуткие донцы понимали это, подыгрывали ему и никогда не позволяли себе перейти границу, зная, что напускное панибратство оскорбит уважаемого ими есаула. А на другой день стряслась беда. Буланая кобыла Кандыбы лягнула в сердцах наскучившего ей своими заигрываниями рыжего мосластого жеребца. Лягнула с такой пылкостью, что отскочивший кавалер подтолкнул казака Петра Сороку. И случилось это в полдень на живописной, сплошь заросшей густой травой большой поляне, которая одной своей стороной нависала над едва слышной, текущей внизу рекою.