Отверженные. Том II. Виктор Мари Гюго

значит, мы потеряли родителей. И мы не знаем, что нам делать. Это никуда не годится, ребята. Людям в летах просто глупо вдруг заблудиться. Да, вот что! Нужно, однако, пожевать чего-нибудь.

      Больше вопросов он им не задавал. Остаться без жилья – что может быть проще?

      Старший мальчуган, почти совсем вернувшись к свойственной детству беззаботности, воскликнул:

      – Как смешно! Ведь мама-то говорила, что в Вербное воскресенье поведет нас за освященной вербой…

      – Для порки, – закончил Гаврош,

      – Моя мама, – начал снова старший, – настоящая дама, она живет с мамзель Мисс…

      – Фу-ты-ну-ты-ножки-гнуты, – подхватил Гаврош.

      Тут он остановился и стал рыться и шарить во всех тайниках своих лохмотьев.

      Наконец он поднял голову с видом, долженствовавшим выражать лишь удовлетворение, но на самом деле торжествующим.

      – Спокойствие, младенцы! Хватит на ужин всем троим.

      Не дав малюткам времени изумиться, он втолкнул их обоих в булочную, швырнул свое су на прилавок и крикнул:

      – Продавец, на пять сантимов хлеба!

      «Продавец», оказавшийся самим хозяином, взялся за нож и хлеб.

      – Три куска, продавец! – снова крикнул Гаврош.

      И он прибавил с достоинством:

      – Нас трое.

      Заметив, что булочник, внимательно оглядев трех покупателей, взял пеклеванный хлеб, он глубоко засунул палец в нос и, втянув воздух с таким надменным видом, будто угостился понюшкой из табакерки Фридриха Великого, негодующе крикнул булочнику прямо в лицо:

      – Этшкое?

      Тех из наших читателей, которые имели бы поползновение счесть восклицание Гавроша русским или польским словом или тем воинственным кличем, каким перебрасываются через пустынные пространства, от реки до реки, иоваи и ботокудосы, мы предупреждаем, что слово это они (наши читатели) употребляют ежедневно и что оно заменяет фразу «Это что такое?». Булочник это прекрасно понял и ответил:

      – Ну и что ж? Это хлеб очень хороший, хлеб второго сорта.

      – Вы хотите сказать – железняк? – возразил Гаврош спокойно и холодно-негодующе. – Белого хлеба, продавец! Чистяка! Я угощаю.

      Булочник не мог не улыбнуться и, нарезая белого хлеба, жалостливо посматривал на них, что оскорбило Гавроша.

      – Эй вы, хлебопек, – сказал он, – с чего это вы вздумали снимать с нас мерку?

      Если бы их всех трех поставить друг на друга, то они вряд ли составили бы сажень.

      Когда хлеб был нарезан и булочник бросил в ящик су, Гаврош обратился к детям:

      – Лопайте.

      Мальчики с недоумением посмотрели на него.

      Гаврош рассмеялся:

      – А, вот что! Верно, они этого еще не понимают, не выросли. – И затем прибавил: – Ешьте.

      И протянул каждому из них по куску хлеба.

      Решив, что старший, по его мнению, более достойный беседовать с ним, заслуживает особого поощрения и должен быть избавлен от всякого беспокойства при удовлетворении своего аппетита, он прибавил, сунув ему самый большой кусок:

      – Залепи-ка это себе в дуло.

      Один