Отверженные. Том II. Виктор Мари Гюго

повернули дверную ручку и вошли в лавочку, попросив чего-то, может быть, милостыни, жалобным шепотом, больше похожим на стон, чем на мольбу. Они говорили оба сразу, и разобрать их слова было невозможно, потому что голос младшего прерывали рыдания, а старший стучал зубами от холода. Рассвирепевший цирюльник, не выпуская бритвы, обернулся к ним и, подталкивая старшего правой рукой, а младшего коленом, выпроводил их на улицу и запер дверь со словами:

      – Только холоду зря напустили!

      Дети, плача, отправились дальше. Тем временем надвинулась туча и заморосил дождь.

      Гаврош догнал их и спросил:

      – Что с вами стряслось, птенцы?

      – Мы не знаем, где нам спать, – ответил старший.

      – Только-то? – удивился Гаврош. – Подумаешь, большое дело! Стоит из-за этого реветь. Вот так глупыши!

      И, сохраняя все тот же вид несколько насмешливого превосходства, принял покровительственный мягкий тон растроганного начальства:

      – Пошли за мной, малявки.

      – Хорошо, сударь, – сказал старший.

      И двое детей послушно последовали за ним, как последовали бы за архиепископом. Они даже перестали плакать.

      Гаврош поднялся с ними на улицу Сент-Антуан, по направлению к Бастилии.

      На ходу он обернулся и бросил негодующий взгляд на лавку цирюльника.

      – Экий бесчувственный, настоящая вобла! – разразился он. – Верно, англичанишка какой-нибудь.

      Гулящая девица, увидев трех мальчишек, идущих гуськом, с Гаврошем во главе, разразилась громким смехом. Смех указывал на отсутствие уважения к этой компании.

      – Здравствуйте, мамзель Для-всех, – приветствовал ее Гаврош.

      Минуту спустя, вспомнив опять парикмахера, он прибавил:

      – Я ошибся насчет той скотины, это не вобла, а кобра. Эй, брадобрей, я найду слесарей, мы приладим тебе погремушку на хвост!

      Парикмахер пробудил в нем воинственность. Перепрыгивая через ручей, он обратился к бородатой привратнице, стоявшей с метлой в руках и достойной встретить Фауста на Брокене:

      – Сударыня, вы всегда выезжаете на собственной лошади?

      И тут же забрызгал грязью лакированные сапоги какого-то прохожего.

      – Шалопай! – крикнул взбешенный прохожий.

      Гаврош высунул нос из своей шали.

      – На кого изволите жаловаться?

      – На тебя, – ответил прохожий.

      – Контора закрыта, – выпалил Гаврош. – Я больше не принимаю жалоб.

      Между тем, продолжая подниматься по улице, он заметил под воротами окоченевшую нищенку лет тринадцати-четырнадцати в такой короткой одежонке, что видны были ее колени. Она уже слишком выросла из своих нарядов. Рост может сыграть такую штуку. Юбка становится короткой к тому времени, когда нагота становится неприличной.

      – Бедняжка! – сказал Гаврош. – У ихней братии и штанов-то нету. Замерзла небось. На-ка, держи!

      Размотав на своей шее теплую шерстяную ткань, он накинул ее на худые, посиневшие плечики