Моя жизнь среди индейцев. Джеймс Уиллард Шульц

цену, которую считали совершенно недоступной. К нашему изумлению, покупатель выложил две крупные бумажки, перекинул шкуру через плечо и поспешил назад на пароход. Мы с Ягодой уставились друг на друга и сказали кое-что такое, чего нельзя повторить.

      Глава VIII

      Зима на реке Марайас

      В Северной Монтане есть городок, жизнь в котором в то время текла иногда так же гладко и однообразно, как в деревне на нашем изнеженном Востоке. Но бывали такие дни, что, войдя в город, вы бы увидели всеобщий разгул. Это походило на эпидемию: если кто‐нибудь принимался накачиваться, то все быстро включались в это занятие: доктора, адвокаты, торговцы, скотоводы, овцеводы – все решительно. Хорошо помню последнее подобное событие, свидетелем которого я стал. Около двух часов дня гуляки добрались до шампанского – на самом деле это был шипучий сидр или что‐то в этом роде, по пять долларов бутылка, – и с полсотни людей переходили из салуна в лавку, из лавки в гостиницу, по очереди угощая всю компанию и тратя по шестьдесят долларов за раз. Я упоминаю об этом, так как собираюсь рассказать о пьянстве в Монтане в старое время.

      В течение многих дней в индейском лагере царили тишина и порядок, и вдруг все мужчины затевали пьяную гулянку. Право, я считаю, что в такие периоды индейцы, хоть и были свободны от всякого сдерживающего начала и не знали слова «закон», вели себя куда лучше, чем ведет себя в таком состоянии подобная же компания наших рабочих. Правда, спьяну краснокожие часто ссорились, и ссора разрешалась только кровью. Но если тысяча белых напьются вместе – разве не последуют ужасные сцены?

      Бытует мнение о свирепости индейцев в пьяном виде, но мой личный опыт показывает, что в целом в таком состоянии они чрезвычайно добродушны и веселы, а зачастую и бесконечно забавны. Однажды вечером во время той зимовки на Марайас я возвращался домой от Гнедого Коня, когда из лавки, шатаясь, вышли мужчина и женщина. Индейца сильно качало, а спутница его поддерживала, одновременно безжалостно отчитывая. Я слышал ее слова: «…Ты ни капельки обо мне не заботился, а только пил то с одним, то с другим, и даже ни разу не посмотрел, как у меня дела. Тебе совсем наплевать, иначе ты не позволил бы мне оставаться там, где меня оскорбляют». Мужчина внезапно резко остановился и, покачиваясь, взревел, как раненый гризли: «Не забочусь? Наплевать? Тебя оскорбили? – Он пылал гневом. – Кто тебя обидел? Кто, говори сейчас же! Уж я до него доберусь! Пусти меня к нему, я научу его уму-разуму!» Рядом с тропой валялся длинный замшелый ствол тополя, который весил не меньше тонны. Индеец наклонился над ним и попытался поднять, повторяя: «Я о тебе позабочусь! Тебя оскорбили? Кто это сделал? Где он? Погоди, вот сейчас я подниму это бревно и проучу мерзавца!» Но бревно не поддавалось, и бедолага совершенно обезумел в попытках поднять его и удержать в руках. Кое‐как взгромоздив ствол на плечо, индеец заплясал туда-сюда, пока наконец не свалился в изнеможении, и тогда терпеливая спутница подхватила его – парень был невысокий и субтильный – и потащила домой.

      Я