Красное на остром, или Опоздание Бога Войны. Тимофей Николайцев

оглянулся на бабку, что чуть было не запорола им маневр… оглянулся, чтоб хоть погрозить ей кулаком напоследок… Бабка торчала там же, на склоне, но сейчас, оттого что Мигол поднялся следом за тягачом на добрую сотню шагов, оказалась с ним почти на одной высоте.

      Голову ее покрывал то ли капюшон, то ли плотный распахнутый платок, бросая на лицо горячую тень. Мигол всё никак не мог понять, смотрит ли старуха на него или блуждает взглядом по склонам, выискивая своих коровок… которые, должно быть, еще придурошнее своей хозяйки – то в луже завязнут, то по кустам их приходится гонять. Наверное, всё‑таки смотрела – в ответ на кулак как-то неловко шевельнула то ли клюкой, то ли граблями… да переступила на месте деревянными своими копытами.

      Что-то вроде блеснуло в траве около ее ног – не ослепляюще, как блестит на солнце стекло, а смазанно и тускло, словно отскобленная от ржавчины железяка. Мигол на нее уже не смотрел, потому что в этот момент под колесом последнего прицепа вдруг отчетливо щелкнуло… и этот пугающий, знакомый в прошлом, но ныне почти позабытый звук – заставил его самого отчаянно шарахнуться в сторону, прочь от этого щелчка… как очередного перепуганного кузнечика…

      За самый малый миг, которого не хватит даже, чтоб воздуху набрать, не то что закричать или сделать еще что-либо осмысленное, Мигол почему-то успел осознать и запомнить множество мелких предвестников смерти… что были, казалось, полностью растворены в грохоте сцепки и дизельном чаде, и должны были так и остаться незамеченными… но отчего-то явственно пробились вдруг к его ушам и носу…

      Он услышал, как заскрежетал, вдавливаясь в грунт, корпус мины… как чакнула внутри него пружина, слетая с боевого взвода, и хрупнул пробитый ею детонационный стакан… как едко дохнуло из-под убегающего колеса вонью горящей пикриновой кислоты – жжеными листьями и шерстью. Тотчас воздух в балке отвердел и хлопнул – как скатерть, которую в ярости сдернули со стола… Горячие комья земли и клочья дымящей резины нагнали Мигола уже в воздухе – что есть мочи ударили в спину, подбросили куда‑то вверх и в сторону, потом прошли насквозь и выбили из близкого склона тучу горькой пыли, а его, Мигола – снова перевернули и уронили вниз… на гудящую, как барабан, землю…

      Он беспомощно раззявил в этой пыли рот, ничего еще не соображая – то ли дышать ему, то ли вопить от боли.

      Мертвые насекомые падали на него сверху – как твердый дождь.

      Поднятая пыль застилала солнце – черным-черно было кругом, только просвечивала сверху судорожная багровая клякса. Вдруг подул ветер – клубясь, пыль пришла в движение… потекла прочь из глаз и легких… Мигол сумел вздохнуть… закашлялся, в панике задергал горлом, выплюнув колючие сгустки на грудь. Он лежал на спине, вытянувшись поперек склона ногами вверх. Бабка так и обнималась со своей палкой выше по склону, но оказалась сейчас неожиданно близко… совсем рядом – Мигол видел ее промеж собственных разбросанных в стороны сапог. Солнце все еще светило