Уж на сковородке, или Слава богу, вынужден жить!. Наталья Волохина

тушь подотрет, повздыхает и уйдет. Глянь, а бумажек-то нет! Вот, бесовская сила! Или нечистый за песню мстит, или он же соблазнил соседушку бумажкой, чтобы Машин яхонт не взяла. Ваня даже грешным делом под влияние попал, так его муравьи, то есть грешники измучили. Вымоет он тротуар раненько водичкой, чтобы не так адским жаром пекло и дышать полегче, сядет на скамеечку отдохнуть и видит, что бесы и грешники на асфальт плюют и папироски бросают, порыхлит вокруг чахлых цветочков, а Цербер из восьмой квартиры их ядовитой мочой обольет, а то и чем похуже. Сгребет весь хлам да сор в бак, заметет аккуратненько, отвернется пот со лба утереть, смотрит – все снова кругом валяется. Пробовал он их усовестить, пел про: „Родная сторонка моя!“ – или еще „Родная, родная, родная земля!“, – да куда там. Потому и в аду, что совести нет. Вот и стал дворник Иван злые частушки петь, не злые, но язвительные, а грешникам хоть бы что, только похохатывают, да подначивают, чтоб еще спел. Чертовщина – одно слово. Иван даже разговаривать стал частушечным слогом: „Обана, да обана, во дворе все сметено, не сметёно под кустом, но и там мы подметём“. Шел как-то мимо Важный черт, штанишки узенькие, короткие, рубашечка в облипочку, морда в шерстях, руки в перстнях, услыхал дворниково пение, остановился: „Да ты рэпер, Ванька!“ „Отродясь ничего не пер, у нас вон без конца что-то прут“, – обиделся Иван. „Я не про то. Спой еще что-нибудь“. И тут страдальца прорвало, выдал он все, что на душе наболело частушечкой с крепким словцом, да и какая частушка без него. Тут ему полегчало, и запел он песню любимую, какую давно не пел: „Шумел камыш, деревья гнулись…», – хорошо запел, душевно. Бес из стопора послечастушечного разом вышел, заморщило его, заколбасило: «Стой-стой! Вот этого не надо! Ты, Ваня, фартук сними, метлу оставь, мы с тобой к Главному поедем». Испугался Ванечка, что за песни его с Манечкой разлучат, кинулся прощаться с ней. Обнялись, поплакали и …решили не отпускать друг друга, будь что будет. Важный на удивление легко согласился. Посадил их в шарабан железный, вонючий и куда-то потащил. Притащил в большой, блестящий муравейник, усадил в какой-то комнате и велел ждать. Много ли мало ли времени прошло, зовет он их. Как вошли, увидели множество чертей, но Главного сразу определили. Снова Иван пел частушки, снова забористо, потому как накипело задолго, бесы хохотали, в ладоши хлопали. Потом стали что-то лопотать, видно по-бесовски, Иван ни черта не понял. Понял только, что сарафан Машин и рубаха его расшитая им нравится, а за частушки не сердятся. И все хотят от него чего-то, а чего – не ясно. Тогда Важный Главному говорит по-русски:

      – Давай я попробую. Ты, Ваня, будешь петь рэп – частушки свои – а мы тебе за это будем давать много денег.

      – Бумажки что ли эти? Зачем они мне? У нас мало и то людей на грех наводят, то попросят на время и не вернут, то утащут. Нееет. Нам не надо. А зачем вам нужно, чтобы я частушки пел? Тут и песня-то хорошая, душевная не помогает, – махнул рукой досадливо.

      – Вот,