Искусственное время. Виктор Мельников

в игру, не в бой, но ничего не могли поделать. Пока один из них не вызвал подмогу.

      Восемь человек с трудом скрутили Кошкина, посадили в машину.

      Там он успокоился.

      Я и Резя зашли в забегаловку. Оля с нами. Я взял себе ещё пива.

      Резя спросил у Оли:

      – Зачем пришла?

      – Захотела и пришла.

      Жена Кошкина, как мне показалось, не была пьяной. Но лучше бы она здесь не появлялась. Изо рта у неё так же нехорошо пахло парным молоком.

      – У меня сын работает в полиции. Он папашу любит, освободит.

      Минут через двадцать зашёл полицай, обратился к нам:

      – Забирайте! Он идти не может.

      Действительно, Кошкин идти не мог сам. Он падал. Силы все, наверное, отдал, раскидывая ментов. Плюс алкоголь.

      Жил он рядом от забегаловки. И мы с Резей потащили еле живого Кошкина домой.

      – В гараж его! – приказала жена.

      – Замерзнет, – сказал я.

      – Гараж отапливается.

      Действительно, гараж оказался тёплый, в углу стоял старый диван.

      Я уложил Кошкина на правый бок, чтобы, если сблюёт, не захлебнулся.

      Вместе с Резей мы пошли домой. Оля увязалась с нами. Мы шли впереди, она сзади. Напротив забегаловки стоял полицейский автомобиль. В нём никого не было. Полицейские допрашивали Аню и Машку внутри забегаловки. Подмога уехала на втором автомобиле.

      И тут я услыхал глухой стук, обернулся. Резя тоже смотрел на жену Кошкина. Она ногой – эдакая каратистка – ломала стекло заднего вида полицейского автомобиля.

      Ей это удалось. С третьего удара.

      Полицейские вышли, когда она руками доламывала зеркало. Один из них заломил ей руку, и сделал это так резко, что разорвал по шву рукав кожаной куртки, она завизжала почему-то: «Насилуют!».

      В отделении Резя говорил, что это не она, кто-то другой. Я молчал, говорил, что ничего не видел. Честно, мне было срать на Олю, срать на зеркало заднего вида полицейской машины, которое дорого стоит. Моя роль второго плана была сыграна, хорошо ли, плохо – похуй! Я не хотел не во что ввязываться, я пришёл выпить пива! Но, видимо, поколение семидесятых – это поколение наркоманов, алкоголиков, «вояк» на Кавказе, чьи жизни сгорели бенгальским огнём в чьих-то руках. Кто выжил – сопротивляется. Или пытается это делать.

      Когда один из полицейских спросил у меня: «Чего молчишь, ты?» – я сказал:

      – Недолюбливаю я вас.

      Он спросил:

      – Почему? Мне приходится работать с туберкулёзниками, с алкашами, с бомжами, с наркоманами… с преступниками…

      Я ничего не ответил. Он сказал так, что – туберкулёзники, алкаши и бомжи у него превратились в преступников. Неудачники стали преступниками. Интересно, кто же я на самом деле?

      И снова противоречия: я и менты, где я – это я, а менты – это власть: я власть – ненавижу! Я чаще бываю прав, но бесправный…

      А ведь и я могу оказаться на месте того же алкаша или бомжа.

      Домой вернулся под утро. Так и не уснул. В восемь утра пошёл