Гормон радости. Мария Панкевич

– два. Над парнем все ржали. «Да она ебнутая!» – обиженно сказал тот тренеру. Я это услышала и решила, что после такого оскорбления мне надо либо его убить, либо уйти и больше никогда с ним не встречаться. Убивать его, я рассудила, глупо – он и так мной унижен. Поэтому, мысленно попросив прощения у тренера, ушла по-английски, прихватив с собой рапиру.

      Это была вторая кража за семь лет моей небольшой жизни. Брат жутко завидовал и оторвал голову любимой кукле Ваньке. Из шеи пупса торчала вата, он был изуродован – выглядело это ужасно. Я пыталась образумить братца, но к своим пяти годам он был избалован до совершенно скотского состояния. С ним никто не мог справиться – только когда пахан начинал его бить, он слегка приходил в чувство.

      Скрипке мы учились у одного педагога – Герты. Она поначалу была в восторге: какие музыкальные дети! Но вскоре она узнала нас получше.

      Ко мне была единственная претензия – во время уроков я всегда зевала. А что поделать? Все время жутко хотелось спать, к тому же обедала я обычно в трамвае по пути из гимназии в музыкалку холодной котлетой с булкой. Я научилась зевать с закрытым ртом, но она все равно палила меня и пилила, как ту скрипку.

      А вот к брату у нее не было никаких замечаний до тех пор, пока он не сказал ей однажды:

      – Видите ли, Герта Николаевна, от вашей чертовой скрипки у меня расстраиваются нервы. Этот тонкий звук невыносим! Он режет мне уши, я схожу с ума! Я ненавижу скрипку и музыку! Заниматься больше не буду! – и затрясся, закрыв уши ладонями.

      Естественно, этот небольшой этюд поставила я. Коля сам спросил, что ему сделать, чтобы никогда не играть больше на скрипочке? Я подсказала брату, как действовать, но эта помощь вышла мне боком: Герта возненавидела всю нашу семью.

      Незадолго до того она пыталась впарить моей мамаше маленькую, но очень дорогую «восьмушку» для Колиных небольших пальчиков. Он расстроил этой выходкой все ее планы, так что агрессию она выплескивала на меня.

      Мама же мечтала, чтобы я стала великой скрипачкой.

      Для этих целей мне сшили фиолетовое бархатное платье. Когда я с распущенными длинными волосами и скрипочкой выходила на сцену, умилялись все. Когда начинала играть – умиляться переставала даже мамаша. «Говорила тебе – занимайся! занимайся!» – своим занудством она могла вывести из себя и святого.

      Больше всего я любила читать. Я умудрялась импровизировать двумя руками на фортепиано и одновременно поглощать, к примеру, Стивена Кинга, найденного на пыльной верхней полке. Эта история очень заинтересовала моего психиатра: «Надо же – в семь лет! Что вы почувствовали? Что вы подумали?» – «Да что? – говорю я. – Подумала, наш отец не стал бы так заморачиваться, если бы мы с братом умерли. И Гейджа жалко было. Братика младшего. И кошмары полгода потом снились».

      Врач меня долго не отпускала. У меня уже кровь шла из носа, я размазывала ее по подбородку и просила разрешения уйти. Было начало десятого вечера, коллеги заглядывали в кабинет и звали домой, но она была тверда: «Еще десять минут. Кровь потом смоете, успеете. Говорите!»

      И