Стальные посевы. Потерянный двор. Мария Гурова

дитя? Младенца разве возможно сделать, ну, без мужчины? – наивно расспрашивала Ода.

      Брат Джонат замер и даже забыл дышать. Он выбирал между непристойным и кощунственным ответом, а потом и вовсе отказался:

      – Нет! Нет. Довольно, моя дама! Я не посмею с вами обсуждать эдакое надругательство над природой человеческой.

      – Вопрос‑то резонный, – заметил Озанна, почесав подбородок. – Мне тоже интересно. Не осуждайте нас, брат Джонат. В Горме множество фей, и все как один не любят нашего дедушку. Может, дадите нам знание, которое авось пригодится?

      Поторговавшись с собою, священник ответил:

      – По легенде, она родила не одно дитя, а разрослась буйной кроной, подобно древу, – и каждой ветви передала по одному дару. А понесла она своих детей от мученика.

      – Так его же убили, – не понял Озанна.

      Брату Джонату, судя по выражению лица, с превеликим трудом давалась эта нелегкая беседа:

      – Она его оживила.

      – Что?! – хором спросили близнецы.

      – Это был первый дар, который она использовала после побега. До того ей все давалось легко под взором Дамы, но вдали от матери ей, как говорят, пришлось искать магию в себе и в мире.

      – Она поэтому зовется искателем? – спросила Ода.

      – И как же ей это удалось? – вмешался Озанна.

      – Хватит! Мой принц, моя дама, поберегите чистоту душ, она вам пригодится в походе. Наша добрая Матерь мира всея призрит кротких. На что вам сие лжеучение? Полно, говорю, полно.

      Тот бурный вечер стал последним в часовне. Брат Джонат принес их дорожную одежду – новую личину – и большие ржавые ножницы. Ода все переживала, что ее особенность выдаст их обоих, но священник заверил принцессу в том, что девицы по всему королевству подражают ее образу.

      – Что, конечно, греховно. Ведь Дама для того и задумала нас различными, чтобы мы не уподоблялись, – проповедовал он напоследок. – Но ваша красота воспета поэтами в трех королевствах, и веяние, я сам видел, дошло уж до купеческих дочерей. Представьте себе: выщипывают брови подчистую, волосы так высветлят, чтобы лоб казался, что ваш, столь же высоким. Мы сейчас накроем вас платом послушницы, а к бровям, а точнее их полному отсутствию, все привыкли.

      – Чуднó как‑то, – пробормотала Ода. – Мне так неловко быть собою и себя таковую показывать.

      – Вы любимы Эскалотом, моя дама, – тепло говорил Джонат. – И если бы не страх заговора, могли бы открыто обратиться за помощью. Вас зовут Восторгающей Принцессой.

      – Она знает, – сказал Озанна. – Тот странствующий жонглер на состязании поэтов клялся, что баллада «Моя дама, приводящая в восторг» посвящена Оде. Она тогда сидела красная, будто ее свеклой натерли.

      – Надо мной все смеялись…

      – Над тобой никто не смеялся, – возразил Озанна. – Твои хохотушки подтрунивали над жонглером. Бедняга ждал одобрения, а ты его и словом не одарила.

      – Я не подумала.

      – Да пес с ним. Не прячь в дороге лицо с особым рвением, иначе будет подозрительно.

      Ножницы