Вчера была война. Игорь Глазунов

обращались с нами с нескрываемой враждой. На глазах наши женщины начинали сдавать. У многих появились проблемы со здоровьем, обострились старые болячки. Лекарств никаких не было.

      Мир в одночасье вздыбился и обрушился на нас болью, позором и неизвестностью. Что же с нами будет? Как же это могло случиться, что Родина не могла защитить своих? Вопросов было много, но отвечать на них было некому.

      Ещё на вокзале, когда нас построили, и вдоль шеренги шёл немецкий офицер, я поняла весь ужас нашего положения. Даже в самом страшном сне я не могла предположить, что рожать мне придётся в тюремной камере.

      Допросы в тюрьме не прекращались и велись с завидной регулярностью. Вопросы сыпались один за одним. Переводчик после перевода моих ответов офицеру, постоянно добавлял по-русски: «Говори правду, о тебе и твоей матери всё известно!»

      Но я повторяла одно и то же: «Я медик и выполняла свой профессиональный долг. Моя мама приехала из Ржева встречать своего первого внука. Никаких шпионских действий она не вела. Въезд в Латвию был оформлен согласно существующим на тот момент взаимно согласованным законам».

      Мне уже было трудно долго стоять на ногах, ты уже упорно просился в жизнь. Когда заканчивались вопросы, задаваемые офицером, я твердила своё: «Согласно конвенции о содержании пленных, прошу выделить для арестованных необходимые средства гигиены и лекарства». Здравый смысл тюремщиков возобладал. Они понимали, что длительное пребывание в таких условиях вызовет вспышку инфекции.

      Тюрьма явно не была приспособлена для такого количества людей. Через несколько дней медикаменты выделили и мне вменили в обязанность лечить наших женщин, которые содержались в двух камерах. Маму определили работать на кухню.

      Начались наши тюремные будни с ежедневными, тщательно продуманными ритуалами досмотра, унижающими человеческое достоинство. Мужчины-евреи окончательно исчезли со двора. Это был июль месяц, начало первых массовых расстрелов у маяка и парка Райниса. Прогулки в тюремном дворе возобновились. После каждой следовал унизительный досмотр.

      Особой ненавистью отличались две пожилые надзирательницы. Досмотр они проводили с особым цинизмом.

      26 июля 1941 года после полудня ты благополучно появился на свет, увы, тюремным, как шутили в камере наши женщины. Роды прошли на удивление легко. Принимали их в тюремном лазарете.

      Когда я увидела тебя, на меня смотрели глаза твоего отца. Они и сейчас смотрят на меня, всегда почему-то грустные. От всех переживаний молока у меня не случилось. Кормила тебя своей грудью Аня Бойцова. У неё за три месяца до начала войны родилась дочка. Так в тюремной камере началась твоя жизнь. Из носильных вещей бабушка Мария сделала несколько пелёнок и устроила, как она говорила, тебе «лежанку» в самом светлом месте камеры у окна.

      Через несколько дней одна надзирательница принесла матрас. Да, были и такие. Мы видели, что они нам сочувствуют. На удивление, ты оказался тихим и спокойным мальчиком. Вместо соски была марлечка