Двойная ловушка. Яир Лапид

с лета, нашел покрытую инеем бутылку греческого узо. Я плеснул в стакан узо и добавил немного воды. В ледяной жидкости начало расплываться беловатое облачко. Я пару раз взболтнул содержимое в стакане, и оно окрасилось в молочный цвет. Вернувшись в гостиную, я уселся напротив нее, не выпуская стакан из ладоней и время от времени делая глоток-другой.

      Так я и сидел, глядя в окно и наблюдая, как мир сперва становится голубым, потом лиловым, потом красным. Я люблю красный цвет. Один раз за весь этот долгий рассвет она приподняла голову с подушки, как черная кобра, красивая и опасная. Я так и не понял, заметила она меня или нет. Пока я поднимался с кресла, она снова провалилась в беспамятство.

      2

      В половине седьмого утра тонкая рука принялась шарить по простыне, словно пытаясь что-то найти. Наконец она добралась до тяжелой бронзовой ножки моего торшера и судорожно за нее ухватилась. Я не двинулся с места. Только глядел как зачарованный на это вялое, как в замедленной съемке, движение. Она приподнялась и уставилась на меня сквозь упавшие ей на лицо пряди волос, слипшиеся от пота.

      – Где я?

      – В Тель-Авиве. На улице Мапу. Как тебя зовут?

      – Рели. А тебя?

      – Джош.

      Почему-то будничность этого диалога ее успокоила. «Джош», – тихо повторила она, сама себе кивая. Потом ее голова снова упала на подушку, и в течение следующего часа оттуда не донеслось ни единого звука. По-видимому, я задремал, потому что меня заставил вздрогнуть шум падения. Она стояла возле дивана на четвереньках, но тут же начала заваливаться набок, как месячный щенок, который еще не умеет контролировать собственный центр тяжести. Я поднял ее с пола и жестом опытного пожарного закинул себе на плечо. Она была тяжелее, чем казалась, и, пристраивая ее, я слегка покачнулся. Прикосновение ее лица было холодным и влажным. В ванной я усадил ее на унитаз и, придерживая одной рукой, пустил в душе горячую воду. Потом я ее раздел. Нет ничего более утомительного и менее сексуального, чем снимать одежду с потерявшего сознание человека. Потом я затащил ее, голую, под струи воды. Ее формы были бы очень модными в тридцатые годы. Широкие плечи, высокая шея. Темные соски затвердели от холода. Стройные длинные ноги согнуты. С легким сожалением я отвел взгляд, подобрал с пола ее одежду и уложил в пластиковый пакет, который нашел в шкафчике с лекарствами. Потом достал большое полотенце с нарисованным на нем Микки Маусом и повесил на крючок. У меня за спиной раздался шум. Я обернулся и увидел, как она ползет к стенке душа и с упорством, достойным всяческой похвалы, пытается просочиться через стену куда-то в район спальни.

      – Уйди, – произнесла она напряженным голосом, заглушаемым шумом льющейся воды и страхом.

      Я ушел. Включил на максимальную мощность электрообогреватель, вытащил из шкафа старые порванные джинсы, которые были мне малы, и серую футболку. Не глядя, кинул одежду в ванную, поставил на огонь чайник. Между делом прикончил банку сметаны – ложками мне послужили два ломтя хлеба. Мне показалось, что тишина в ванной длится слишком долго, и я пошел взглянуть, что происходит. Она продолжала сидеть где сидела, не