Развод. Чужой ребенок. Лила Каттен

смотрит на меня, затем опускает голову и ссутулившись говорит:

      – Я думала… он больше тебя не любит.

      – Что ты… Папа… он просто запутался, и ему нужна помощь.

      – А почему он кричит? Мне страшно, когда он возвращается домой…

      Шепчет так, словно рассказывает мне секрет, а мое сердце только что разорвалось от боли. Он должен слышать это. Должен понимать, что творит с нами всеми. Во что превращает нашу жизнь. Упертый и невыносимый мужчина.

      Надеюсь, что он поймет это.

      А пока…

      – Оксана, посмотри на меня, пожалуйста, – жду, когда она сделает то, что я прошу. – Папа не причинит тебе вреда. Запомни это. Но, если ты видишь, что он в плохом настроении, посиди в комнате, ладно? Просто пережди этот момент, солнышко.

      – Ладно.

      Я не верю, что прошу об этом своего ребенка. Но и ничего другого я не могу предложить. Герман должен съехать на время. Пусть занимается лечением, а потом мы будем пытаться все исправить. Пока что это просто невозможно, если он считает меня врагом.

      Я снова обнимаю Оксану и закрываю глаза, стараясь успокоиться самой.

      – Мам?

      – М?

      – А можно к бабуле?

      – Сейчас?

      – Пожалуйста, мам. Я очень-очень хочу, – вцепляется в меня и сильнее обнимает, что я почти задыхаюсь.

      Ведь когда я открываю глаза, я замечаю в небольшом проеме не до конца запертой двери моего мужа.

      «Смотри… и слышь то, что происходит с нами всеми», – твержу ему мысленно и надеюсь, что глазами он это прекрасно читает.

      – Конечно, милая. Бабушка будет очень рада.

      Она не вскакивает на ноги, как это обычно бывает, если я говорю, что мы едем в гости к моим родителям. Она не кричит "ура" и не смеется.

      Дочка встает, отпустив меня, и идет к своему шкафу, чтобы вытащить рюкзак и собрать необходимые вещи.

      – Я пока что пойду оденусь, ладно?

      – Хорошо.

      Закрыв за собой дверь, я ступаю мимо Германа в спальню, зная, что он пойдет за мной.

      Дверь в нашу комнату, я так же закрываю.

      Он молчит и наблюдает за моим перемещением по комнате.

      Наблюдает за каждым шагом.

      – Так и будешь молчать? – не выдерживаю, вылезая из домашней одежды.

      – Что ты ей сказала?

      – О чем?

      – Обо мне.

      – Я сказала, что ее отец не причинит ей боли. И кричит он не потому, что маму разлюбил. А потому что у ее папы сложная работа и ему нужна помощь. Вот что я сказала нашей дочери, которая рыдала полчаса после твоего ухода.

      Внутри меня было так много злости. Так много невысказанного.

      Я же молчала, принимая его боль. Принимая его поведение и настроение. Я молчала, потому что я жена человека, который спасает жизни и, может быть, на стрессе, после увиденного и случившегося. Господи, да он же чуть не умер, спасая ребенка.

      Я молчала, потому что так принято. Потому что так заведено. Потому что никто не поймет жену, которая уйдет от мужа, у которого ПТСР.

      Но когда мой ребенок боится собственного отца. Когда он плачет, я переступлю