Смерть Вазир-Мухтара. Юрий Тынянов

ним делать.

      У него, собственно говоря, есть желание, в котором трудно сознаться, – чтобы другой поскорее уехал.

      Тогда Грибоедов подошел к фортепьяно.

      Он нажал педали и оттолкнулся от берега.

      Вином и музыкой он сразу же отгородился от всех добрых людей. Прощайте, добрые люди, прощайте, умные люди!

      Крылья дорожного экипажа, как пароходные крылья, роют воздух Азии. И дорога бьет песком и пометом в борт экипажа.

      Ему стало тесно метанье по дорогам, тряска крови, тряска дорожного сердца.

      Он хотел помириться с землей, оскорбленной его девятилетней бестолковой скачкой.

      Но он не мог помириться с ней, как первый встречный прохожий.

      Его легкая коляска резала воздух.

      У него были условия верные, как музыка. У него были намерения. Запечатанный пятью аккуратными печатями, рядом с Туркменчайским – чужим – миром лежал его проект.

      ГЛАВА ВТОРАЯ

      Арабский конь быстро мчится

      два перехода – и только. А верблюд

      тихо шествует день и ночь.

Саади. Гюлистан

      1

      Появилась маленькая заметка в газете «Северная пчела», в нумере от 14 марта:

      «Сего числа в третьем часу пополудни возвещено жителям столицы пушечным выстрелом с Петропавловской крепости о заключении мира с Персией. Известие о сем и самый трактат привезен сюда сегодня, из главной квартиры действующей в Персии Российской Армии, ведомства Государственной Коллегии Иностранных Дел Коллежским Советником Грибоедовым».

      С трех часов все перепугались.

      Пушки Петропавловской крепости – орудийная газета Петербурга. Они издавна вздыхают каждый полдень и каждое наводнение. На миг в Петербурге все торопеют. В жизнь каждой комнаты и канцелярии вторгается пушечный выстрел. Краткий миг изумления кончается тем, что взрослые проверяют часы, а дети начинают бессознательно играть в солдатики.

      Привычка эта так сильна, что, когда начинается наводнение, чиновники бросаются переводить часы.

      Но с трех часов 14 марта 1828 года пушки вздыхали по-боевому. Был дан двести один выстрел.

      Петропавловская крепость была тем местом, где лежали мертвые императоры и сидели живые бунтовщики.

      Двести один, друг за другом, выстрел напоминал не торжество, а восстание.

      Между тем все было необычайно просто и даже скучно.

      Вечером коллежский советник прибыл в нумера Демута.

      Он потребовал три нумера, соединяющиеся между собою и удобные. Он завалился спать и всю ночь проспал как убитый. Изредка его смущал рисунок обоев и мягкие туфли, шлепавшие по коридору. Чужая мебель необыкновенно громко рассыхалась. Он словно опустился в тяжелый, мягкий диван, обступивший его тело со всех сторон, провалился сквозь дно, и нумерные шторы, казалось, пали на окна навсегда.

      В десять часов он уже брился, надевал, как перед смертью или экзаменом, чистое белье, в двенадцать несся в Коллегию Иностранных Дел.

      В большой зале его встретили чины. Сколько разнообразных