Свет гаснет. Найо Марш

у самой себя. Мэгги согласилась. Дугал отреагировал. Он и в самом деле дрожал от ее прикосновений. Когда они прервались для обсуждения, она сразу переключилась и превратилась в профессиональную актрису, разбирающую детали работы. Он же переключался медленно, почти обиженно. Через несколько мгновений он тоже стал очень внимательным. Слишком уж внимательным – словно играл роль перед публикой; в каком-то смысле он будто хвастался перед Мэгги, как бы говоря: «Я играю для тебя».

      Перегрин сказал себе, что у него разыгралось воображение. Все дело в этой пьесе, подумал он. Она как вулкан, в котором лава густеет и переливается через край. А потом пришла еще одна мысль: может быть, именно поэтому вокруг нее возникло столько суеверий?

      – Есть вопросы? – спросил он их.

      – Есть. О ее чувствах к Макбету, – сказала Мэгги. – Насколько я понимаю, с самого начала никаких чувств нет. Она просто использует свое тело в качестве стимула.

      – Совершенно верно. Она включает его, словно кран с водой, и выключает, когда получает реакцию на свои действия. С самого начала она видит его слабость. Он хочет получить все и сразу.

      – Да. С другой стороны, она посвящает себя злу. Она не бесчувственное создание, но она полностью закрывается от любых мыслей о раскаянии. Перед убийством она выпивает достаточно вина, чтобы довести дело до конца, и с удовлетворением отмечает, что оно придает ей храбрости, – сказала Мэгги.

      – Она требует от себя слишком многого и расплачивается за это. После ужасного пиршества она почти сдается, – сказал Перегрин. – Макбет бессвязно говорит о других преступлениях. Она едва его слушает. Всегда будучи реалисткой, она говорит, что им нужен сон. Когда мы в следующий раз видим ее, она действительно спит и говорит такие вещи, которых не сказала бы бодрствуя. Она слишком сурово обходится сама с собой, и теперь ужас находит выход в ее снах.

      – А что же ее муж все это время? – громко спросил Дугал. – Бога ради, она вообще о нем думает?

      – Нам этого не говорят, но… нет. Полагаю, она какое-то время продолжает залатывать страшные дыры, которые появляются на его внешней личине, но она не притворяется, что любит его или даже испытывает к нему хоть какой-то интерес. Она не любит его и не сочувствует ему. Когда мы в следующий раз его видим, Дугал, он наполовину безумен.

      – Вот спасибо!

      – Ну, растерян. Но какие слова! Они просто льются из него потоком. Само отчаяние. «До слов последних в книге нашей жизни»[21]. Знаете, я всегда поражаюсь тому, что пьеса не становится скучной. Главный герой безнадежен с точки зрения героических образов. Волшебство творят его монологи, Дугал.

      – Наверно, так и есть.

      – Это правда, и ты это знаешь, – с готовностью сказала Мэгги. – Ты точно знаешь, что делаешь. Правда ведь, Перри?

      – Конечно, знает, – сердечно сказал Перегрин.

      Они стояли на сцене. В зале не было света, но оттуда донесся голос, сказавший:

      – О да, можешь быть уверена, Мэгги: он знает, что делает.

      И рассмеялся. Это был Мортен – Макдуф.

      – Саймон! – воскликнула

21

«Макбет», акт V, сцена 5.