Радужная Топь. Дарья Зарубина

не стала смотреть вслед словнику, захлопнула дверь и бросилась к тайнику.

      «Беги, – шептал у виска тихий, знакомый голос. – Одни пришли, будут и другие».

      И померещились вдруг Агнешке совсем рядом, у самого плеча, семицветные глаза, оскаленный в улыбке голый, вычищенный временем череп.

      Сердце стукнуло тревожно, пропустило удар, а потом прыгнуло и заколотилось в горле. Под откинутой крышкой тайника была только дохнувшая прохладой темнота. Агнешка спустилась, подхватила под руки безжизненное тело Илария, вытащила наверх.

      Припала щекой к бледным, тронутым синевой губам – дышит?

      38

      – Помер?

      – Да вроде живой…

      Подхватили, понесли куда-то, уложили – как бросили. Лопатки ударились о твердое. Тадек услышал стук, но боли не почувствовал. Тело, пустое и тяжелое, словно остов ладьи, показалось вдруг неподъемной ношей, которую он не в силах сбросить.

      Он долго лежал в темноте, завис между сном и явью. Час миновал или день, или одна лишь бесконечная минута упала на весы времени – едва ли мог ответить дальнегатчинский княжич. Небытие омывало его, как вода невидимой реки. И он плыл, спокойный и счастливый. То и дело во мгле проносились, как легкие рыбацкие лодки, образы смутно знакомых лиц – и он плыл мимо, не успевая ухватиться за них.

      Иногда чувствовал, как к нему прикасаются чьи-то руки. И от их прикосновения становилось больно и тревожно. Руки были холодные, жесткие. Словно сама Цветноглазая пришла за ним и теперь шарила по голове и спине, обрывая последние нити, что держат его на земле.

      Руки исчезали и возвращались вновь. Но однажды вместо них появились другие – мягкие и теплые.

      Они легли на его горячий лоб.

      – Эльжбета, – отозвалось, всплыло из памяти ласковое имя.

      – Эльжбета, – вспомнило сердце, забилось, заставив кровь яростно рвануться по жилам.

      Исчезла, ушла в синее небо душным влажным паром река беспамятства. Тадек попытался встать. Не вышло. Словно чугуном налиты показались руки и ноги. Да что там ноги, веки почудились с мельничные жернова: не свернуть, не сдвинуть…

      – Бедный, – шепнул над ухом женский теплый голос.

      – Оставь его, Ядзя, не затем я тебя у сестрицы взял, чтоб ты с жалостью лезла, – бросил другой, мужской.

      И Тадек почувствовал, как радость просыпается где-то внутри, там, где замерло дыхание, – Якубек!

      – Эй, хозяин! – крикнул Якуб.

      – Здесь я, туточки, – засуетился невидимый Тадеку трактирщик. – Заботился о вашем товарище, как о родном сыне. Ночей не спал. Вон как его разбойнички-то… Нашли мои парни его в лесу. Как есть полунагого и без памяти. Вот добро, сколько при нем было…

      И хозяин вытянул перед собой убогий сверток. Шелест ткани в руках Якуба, усмешка княжича.

      – Так в одних портках и бросили? – спросил он, и тонкая иголочка в его словах больно кольнула хозяина, но тот не сдавался, за упавшее с чужого возу держался крепко.

      – Как Землица родила, –