Радужная Топь. Дарья Зарубина

закрыл глаза, и Агнешка тревожно глядела на его сурово сведенные брови и сжатые губы – больно, знать.

      – Где мы? – не открывая глаз, спросил манус.

      – Заболотное, на самой кромке Бялого, – ласково сказала Агнешка. Гнев ушел, а радость, затеплившаяся в сердце в тот момент, как Иларий открыл глаза, разрослась, окрепла, так что тепло разлилось по рукам, а в самом нутре стало жарко. Бледный и злой, он все-таки был жив. Безносая отступила от изголовья, вышла прочь, только половица скрипнула у двери. А может, это бродит по комнате старый проныра-словник.

      Вспомнив о Болюсе, Агнешка тронула мануса за плечо, прижала палец к губам, потом откинула занавеску на двери и позвала:

      – Спишь ли, батюшка?

      – Сплю, матушка, – покорно отозвался словник. – Знать, проснулся хворый?

      – Проснулся, батюшка, – стараясь говорить ровно и спокойно, отозвалась лекарка. – Так что уж ты, добрый странник, отдохни, да и в путь пускайся. Много дела будет, дедушка, не до гостей мне нынче…

      Но ушлый старик не желал сдаваться без боя. Агнешка услышала, как скрипнула скамья. И почти тотчас круглая плешивая голова словника возникла из темноты в узкой прорехе между занавеской и дверным косяком.

      – Ты что-то говорила, матушка, о плащах без гербов, али мне послышалось?

      – Послышалось, – в тысячный раз досадуя на то, что впустила пройдоху в дом, отозвалась травница, – померещилось спросонья…

      – Еще, хозяюшка, вздумалось мне со сна в окошечки выглянуть, – задумчиво заметил словник. – И померещились там чужаки. В одном росту, будто на двоих отмерили. Вот и думаю, грезится, знать. Да решил, матушке сказать бы надо…

      Агнешка вскочила, осторожно отодвинула занавеску и выглянула во двор. Иларий следил за нею широко распахнутыми глазами, так и не решаясь произнести хоть слово.

      Наконец девушка повернулась к нему и едва заметно кивнула.

      На обочине дороги, у высоких, тронутых красной кистью зари сосен, стояли лошади. Смирные, словно заговоренные, животные склонили головы, но не трогали растущей под ногами сочной травы. Через седло той, что казалась крепче и крупней, был переброшен плащ. Синий – примета палочника. Но Агнешка тотчас узнала этот плащ. Узнала чудное нездешнее шитье, узнала герб – косматый волк на алом медальоне. И отпрянула от окна, потому как на мгновение показалось ей, что из-за угла дома показался хозяин плаща – грозный великан, звероподобный посланник чернского Влада.

      – Вставай, Иларий, – тихо прошептала она, поднимая мануса с постели. Ноги не слушались молодого мага, он покачнулся, и Агнешка тотчас подхватила его под руки, помогла сделать шаг в сторону. Отодвинула скамью и рванула изо всех сил крышку тайника. В дверь постучали.

      – Дедушка, – позвала она, – пособи-ка братцу.

      И, повинуясь стали, прозвучавшей в этом едва слышном приказе, словник потрусил к ней и принялся, путаясь в своей широкой одеже, помогать манусу спуститься в маленький, едва ли пять локтей в поперечнике, тайничок. Было время, когда погребок в обращенной к лесу жилой половине