Радужная Топь. Дарья Зарубина

дверь, отчего бушевавшая за нею Агата едва удержалась на ногах, и вышел. Спустя десяток шагов прислушался и с удовольствием отметил про себя, что княгиня едва ли не с порога сцепилась с мужем.

      Уж если не пойдет наследник Черны в отца, так хоть с норовом будет…

      Владислав неспешно затворил дверь в свои покои. И уже через мгновение забыл и об угрозах молодой жены, и о тесте. На подоконнике, нетерпеливо скребя коготками, ждал пестрый голубь Коньо.

      Влад торопливо прикрыл окно, перенес птицу на стол и отвязал прикрученной тонкой бечевой к лапке письмо. Видно, тому, кто послал в такую дурную ночь крылатого вестника, нечем было обрадовать своего господина. Пробежав глазами послание, хозяин Черны нахмурился, отчего в глубине кровавого рубина на его обруче вспыхнуло багровое пламя.

      Проклятая вечоркинская ведьма добралась до Черны. Его Черны. Черны, которую не трогали ни мор, ни голод, на которую даже во сне не разевала рта соседская жадность. В Рябинках, за чередой сторожевых башен, под самыми чернскими воротами проклятая топь изломала до смерти дружинника-палочника, покалечила троих.

      – Проклятая девка, – зашипел Влад. – До Черны добралась, радугина дочь. Башни обошла. Хочешь показать, что под носом у Черного Влада людей ломать можешь? Войны хочешь…

      Владислав отворил дверь и кликнул мальчишку:

      – Голубя мне, да вели, чтоб пленников, что в приданое княжне, в Черну тотчас снарядили.

      Мальчик замешкался, протирая глаза.

      37

      – Беда какая случилась?.. – спросил он.

      – Не твоего ума дело, – был ответ.

      Раненый вновь пошевелился. Старик-словник, видно обидевшийся на грубость, засопел, устраиваясь на лавке.

      – Иларий, – тихо позвала лекарка. – Это я, Агнешка.

      Веки мануса дрогнули, он застонал, попытался пошевелиться, задел рукой край скамьи и вскрикнул от боли.

      – Тише, тише, – уговаривала Агнешка, ласково гладя темные, слипшиеся от пота пряди на висках мануса, отдавая целительную силу, что осталась в руках после попытки словника набросить на нее колдовскую петлю. Так всегда бывало – шаркнет по ней чье-то колдовство, и ненадолго остается в теле отголосок чужой силы. Хватит на один удар или, как сейчас, на одно заклятье. Заклинаний Агнешка не знала. Зачем они той, в ком магия не держится. Просто направила зеленые змейки заблудшей силы в висок раненому и пожелала, чтобы утихла его боль. От этого невесомого касания Иларию полегчало, он открыл глаза и попытался улыбнуться. Обметанные губы не послушались, только в синих глазах мелькнула веселая искорка.

      Манус попробовал подняться, но Агнешка остановила его:

      – Не торопись, рано тебе вставать, – прошептала она, надеясь, что старый словник уже уснул. – Ты был болен, тяжело болен…

      Иларий вновь дернулся, и Агнешка уперлась руками ему в грудь, удерживая:

      – Помнишь ли, что с тобой случилось?

      Веселая искорка угасла, брови мануса сошлись, и тени на исхудавшем лице показались лекарке