Крещение. Иван Иванович Акулов

разинутым ртом. Он так устал, что у него по-птичьи безвольно закрылись веки. Малков разглядывал немца, лежавшего на спине с разбитым левым плечом и оторванной левой щекой, лоскут которой был заброшен на ухо и уже успел почернеть. Китель из грубой зеленой шерсти и тонкая вязаная рубашка задрались, сбились у него под мышки, обнажив тело в плотном загаре и строчку рыжих мелко вьющихся волос по животу. Немец то открывал, то закрывал свои потускневшие глаза и, обретая сознание, силился понять, что с ним. Когда Малков разорвал свой единственный индивидуальный пакет и склонился, чтобы перевязать лицо пленного, тот вдруг посмотрел совсем осмысленными глазами, издал какой-то булькающий звук и сделал попытку сесть.

      – Лежи, падло, не брыкайся, – сурово сказал Малков.

      Но немец снова рванулся и потерял сознание, весь обмяк, будто вдавился в грязь.

      – Дали мы им правильно, – заговорил Колосов, справившись с приступом одышки. – Там их порубано – будь здоров. Пусть знают наших. Подполз, слушай, к этому, думаю, дам ему гранатой в башку – не поднялась рука. Вот не поднялась, и все. Приволок его, а на хрена он нужен.

      Малков слушал Колосова, а сам с ненавистью и отвращением перед оскалом крепких белых зубов отвернул на свое место захлестнутую к уху щеку немца и начал приноравливать бинт, как вдруг, обдав огнем затылок Малкова, раздался выстрел. Малков, ничего не понимая, вскочил на ноги и схватился за обожженный затылок. Немец широко открытыми, немигающими глазами смотрел на него, и по тем совершенно одичавшим глазам Малкову стало ясно, что выстрелил немец.

      – Что же ты, падло, так-то?! – скривившись от боли в затылке, закричал Малков, и злость, и удивление, и растерянность звучали в его голосе.

      Увидев в большом костистом кулаке немца пистолет, Малков остервенился и впервые в жизни, не находя иных слов, начал материться отборной матерщиной и втаптывать в грязь руку немца, не выпускавшую пистолет. Колосов схватил было ручной пулемет и, кинув себе на шею ремень, хотел выстрелить, но немец широко открыл глаза и перестал мигать – он был мертв. Бойцы не сговариваясь выбросили труп за бруствер и, уставшие, истерзанные всем происшедшим, молча закурили.

      Прибежал лейтенант Филипенко в своем коротком командирском плаще, из-под которого были видны испачканные грязью мокрые колени.

      – Что здесь происходит? Кто стрелял, Малков? Ты что, не знаешь, что патроны надо беречь?

      – Не мы стреляли, товарищ лейтенант. – Малков кивнул головой на бруствер, и Филипенко увидел труп немца.

      – Откуда он?

      – Раненый, остался в хлебах. Приволокли.

      – И убили?

      – Сам сдох. Ну, тиснули малость.

      – Да вы что, Малков, это же подсудное дело! Нет, ты скажи…

      Филипенко нервно задвигал мускулистыми щеками и побледнел весь, даже побелели хрящи его больших ушей.

      – Комиссар за мной идет, черт вас побери!

      – Он же вот, глядите, – начал было объяснять Малков, поворачиваясь к Филипенко своим окровавленным затылком, но