Крещение. Иван Иванович Акулов

и, сняв с предохранителя, взвел курок. Занятый пистолетом и мыслью о том, чтобы предупредить бойцов о боевой готовности, майор очень поздно заметил впереди плотный качающийся строй солдат и озверело рванул поводья. Лошадь не сразу поняла его и, присев на задние ноги, остановилась как вкопанная. Следом едущие бойцы наскочили на нее, произошла заминка, сутолока, звякнуло оружие.

      – Немцы! Назад! – горячим шепотом кричал майор и гнулся в седле, зарываясь лицом в лошадиную гриву.

      – Это же подсолнухи, товарищ майор, – удерживая смех, сказал кто-то из бойцов, и, чтобы оправдать ошибку командира, тот, что говорил о куреве, вздохнул:

      – Как есть немцы.

      Подсолнечные будылья перепутались между собой, мешали коням идти вперед, громко трещали под копытами. У майора Коровина все больше и острее вызревало предчувствие неминуемой беды, которая должна вот-вот разразиться внезапным выстрелом. И верно, как только они выехали из подсолнухов, по ним ударили из пулемета. Стреляли короткими очередями с близкой дистанции, и щелканье пуль в подсолнухах сливалось с выстрелами. Пока разворачивались, под одним из бойцов ранило лошадь. Она вроде бы оступилась на переднюю левую и не смогла встать. Сунулась вперед, как-то круто изломав шею, перевернулась через голову и, утробно охнув, забилась на мягкой земле. Боец вылетел из седла, но чья-то лошадь шибанула его кованым копытом прямо в лицо. Вслед им било уже два пулемета. Майор Коровин знал, что это свои пулеметы, и, нахлестывая коня, плакал навзрыд от обиды. Он скакал первым и не видел и не мог слышать, как в подсолнечные будылья свалился еще один боец с перебитым позвоночником. Уже на краю поля с Коровина сбило фуражку и срезало кожу над правой бровью. Рана была невелика и боли почти не чувствовалось, но кровь хлестала так обильно, что залила весь глаз, ухо, остывавшей струйкой скатывалась по шее на грудь.

      Зажав бровь ладонью, Коровин выехал из подсолнухов и остановился, ослепленный слезами и стекавшей кровью. Следом за ним выехал боец и выбежала лошадь без седока.

      – Ведь это же наши, сволочи! – ругался Коровин, вытирая взмокшим платком глаза, лоб и щеки. – Хоть бы окликнули. Лупят и лупят. Не ты просился в город?

      – Никак нет. То Сарапулов. Сразу-то которого сняли. А я Махотин.

      – Махотин, пойдешь в город пешком. Отыщи любого командира и расскажи ему, что нам нужна связь с ними. Понял?

      – А как же, товарищ майор, ребята наши в подсолнухах?

      – Ты понял, спрашиваю?

      – Так точно, понял.

      – Шагом марш. Я буду ждать тебя здесь, на меже.

      – Разрешите обратиться, товарищ майор?!

      – Что еще?

      – Пока я хожу, товарищ майор, проявите заботу о ребятах…

      – Может, еще приказания будут, товарищ боец?

      Махотин больше ничего не сказал. Спешился, передал поводья майору. Затем поймал свободную лошадь и привязал ее к стремени своего седла.

      Дул несильный, но холодный ветер. Подсолнухи затаенно шуршали своими листьями, и майору Коровину все казалось,