Крещение. Иван Иванович Акулов

вытурила меня. Ой, красивая, слушай!..

      – Да у тебя все красивые.

      – Эта, Петька, наособицу. Глаза… Губы какие-то совсем детские, а ведь не ребенок. Я как чумной наговорил ей чего-то, она и выставила меня.

      – Пошлятину какую-нибудь сморозил.

      – Так уж и пошлятину. Майор, начштаба, ночью приходил к ней и накричал на нее, а утром я возьми да скажи ей: что, мол, вы, Ольга Максимовна, разрешаете ему кричать на себя? Какая же тут пошлятина?

      Малков совсем повеселел, уж стоять не мог на одном месте.

      – Она! Точно она! Значит, ее я и видел. Они, медики, против нас стояли, рядышком с хозротой. Дурак ты, Колун! – Каким-то странным смехом закатился Малков и, внезапно оборвав смех, затормошил Охватова: – Это же ее муж, начальник-то штаба. Муж!..

      – Походит, слушай. По разговору ихнему походит. А красивая, слушай…

      – Правильно она сделала, что выставила тебя. Тоже мне болящий…

      Малков, необъяснимо веселый, ушел в палатку и стал тайно от старшины зашивать спинку своей шинели, чтоб была она вроде комсоставской, в талию.

      Охватов совсем не хотел, но опять вернулся к мыслям о широкорожем и, заботный, задумчивый, не заметил, как подошел к нему старший лейтенант Пайлов.

      – Боец Охватов! – гаркнул ротный. – Сколько у винтовочного штыка граней?

      Охватов оторопел от неожиданности, а потом уж из упрямства молчал.

      – Сразу видно, не службой живешь.

      – Да и до службы ли, товарищ старший лейтенант, – вмешался в разговор Глушков, не знавший робости перед начальством. – Дезертира кокнули, а из башки он не выходит. У Охватова тем более – парень он у нас с трусинкой.

      Бойцы, обступившие ротного, Охватова и Глушкова, рассмеялись.

      – Не выходит, говоришь?

      – Не выходит, товарищ старший лейтенант.

      – А ну-ка за мной! – Старший лейтенант по линейке вышел к ротным столам для чистки оружия, сел на один из них. Подходившие от своих палаток бойцы устраивались кто на столах, кто на скамейках курилки, а многие сели прямо на траву по-турецки, ноги калачом. Ротный распахнул на коленях планшетку, достал из нее газетную вырезку.

      – То, что расстрел дезертира не дает вам покоя, – хорошо, товарищи бойцы. А вот хорошо ли вы понимаете, кому сослужил службу этот Плюснин. Он же продал всех нас фашистам, а среди вас – чего греха таить – есть и такие, что готовы поплакать над его могилой: человек все же. Да, товарищи бойцы, человек. Но друг он нам или враг? Идет битва не на жизнь, а на смерть: либо мы фашистов, либо фашисты нас. Убежал – помог фашистам. Вот теперь и судите сами, кто он, дезертир среди нас. – Ротный слез со стола, снял свою пилотку и вдруг стал бледен. – Вот что пишет гитлеровское командование, обращаясь к бойцам Красной армии: «Вы, русские, – храбрые воины, и мы уважаем вас, а потому советуем сложить оружие и вернуться к своим заводам и пашням. Свободные немцы хотят видеть свободными великий русский народ и его прекрасную Родину». А вот что пишет Геббельс своим солдатам: «Дикий фанатизм, с которым сопротивляются русские, очень