Крещение. Иван Иванович Акулов

к Охватову вызвали Ольгу Коровину, недавно начавшую службу военфельдшером.

      – Как же вы так? – сочувственно говорила Коровина, подавая Охватову порошки и воду. – Разве можно много есть на пустой желудок? Еще древние греки говорили: если хочешь быть здоровым, во всем знай меру. Но ничего, до свадьбы, видимо, теперь далеко, и вы поправитесь. Пойдемте, я уложу вас в постель. Положим грелку, и к утру будете здоровы.

      Кровать Охватова стояла рядом с приемной клетушкой, и он видел, как туда входил и выходил санитар, был хорошо слышен мягкий, спокойный голос военфельдшера. Охватову, как ребенку, хотелось, чтобы она к нему подошла и сказала что-нибудь своим приятным, успокаивающим голосом.

      Согревшись под теплым шерстяным одеялом и чистой простыней, Охватов начал дремать, когда в бараке зябко стукнула дощатая дверь. Стук двери показался разрывом снаряда, и Охватов всполошно открыл глаза. В клетушку военфельдшера прошел начальник штаба полка майор Коровин и прямо с порога заговорил раздраженно:

      – Тебе же никто не вменял в обязанность прибегать сюда по каждому пустяку. Ольга, ты меня слышишь?

      – Я очень устала. Садись, помолчим.

      – Ночь. Ты сама не спишь и мне не даешь.

      – Вася, каждый день одно и то же: бойцы после дежурства с кухни уходят больными. Обращаются за помощью не все, но расстройством желудка болеют решительно все. Скажи командиру полка, это совсем не пустяк.

      – Элементарное обжорство. Или хуже того – симуляция.

      – Вася, они как дети. Солдаты же…

      – Где ты взяла это старорежимное слово «солдаты»? Солдаты – бесправный скот – были в старой армии.

      – Вася, ты злой. Когда ты злишься, у тебя на затылке нехорошо топорщатся волосы.

      – Не топорщатся, а встают дыбом от того, что делается. «Как дети»! Хороши дети! Неделю назад у тебя пригрелся здесь один, широкоскулый такой, Плюснин по фамилии.

      – Был такой, Плюснин. И не пригрелся, а на самом деле болел человек.

      – Этого твоего больного сегодня задержали в шестидесяти километрах отсюда. С мешком сухариков за спиной. «Как дети»!

      – Васенька, правда ли это? Добрый такой, с печальным взглядом…

      – Я уже говорил тебе, что речь идет о жизни и смерти, и люди готовы на любую подлость: и на симуляцию, и членовредительство. Тебе знать надо обо всем этом. Он тебе рассказывает о болезни, а ты гляди ему прямо в глаза, в душу гляди и мысленно спрашивай: а правду ли ты говоришь?

      – Плюснин, Плюснин… – ожесточенно повторяла Ольга фамилию широкорожего. – А ведь я ему поверила, Вася. Ему нельзя было не поверить.

      – Олюшка, усомнись лучше, чем верить, и меньше будет вины на твоей душе. Ведь в конечном итоге, здоровый ты или больной, долг перед Родиной у всех одинаков. Ну, хватит об этом. Хватит, Олюшка. Ты должна идти домой. Слышишь? – Он повысил голос.

      – Никуда я не пойду. И вообще я не знаю, что делать…

      Дальнейшего разговора Охватов не слышал, потому что за стеной стали говорить вполголоса.

      «Поймали с мешком