Твердый сплав. Эдуард Талунтис

и ешь. Вот тебе бутерброды.

      Ради приличия он отнекивался, а потом решил, что стесняться нечего, и поел с удовольствием. Еда клонила ко сну, и он задремал, свернувшись на диване, сквозь полусон слушая речи двух пассажиров.

      – Вот вам совершенно новый человек, – говорил черноглазому главный, как он определил его. – Он городового в глаза не видел и не увидит. Пареньку, конечно, не сладко жилось, так ведь мы только в начале пути. Сын токаря, красного директора. Я верю в него, ей-ей верю… Вы говорите – наследственность, культура в крови, а мы сами вложим ему в кровь нашу культуру…

      Больше мальчик ничего не слышал. Когда его разбудили, в купе уже было темно и черноглазого не было. Тот, который взял мальчика в поезд, стоял одетый, в кожаном пальто и фуражке:

      – Вставай, тезка, приехали.

      Они вышли на перрон. Там стояло несколько военных, они козырнули и вытянулись, увидев их. На привокзальной площади стояли две машины, в одну из них они влезли, «главный» поздоровался за руку с шофером и сказал:

      – А ну, Вася, в первый детдом, и домой.

      – И всегда вы каких-то мальчишек да девчонок возите, Сергей Миронович, – заворчал шофер. – Небось, как резину менять – доставай, брат, как знаешь…

      Тот захохотал:

      – Чего ты ругаешься! Погоди, эти мальчишки да девчонки еще нас возить будут. Вот увидишь: состаримся, и будут нас возить.

      Впервые в жизни мальчик ехал на автомобиле. За стеклом мелькали витрины, люди – он ничего не мог разобрать толком. Наконец, они приехали, и шофер помог открыть дверцу.

      – Вылезай, будущий шофер.

      – Будущий музыкант, – поправил его новый дорожный знакомый. – Погоди, погоди, еще хвастать будешь, что возил его. Пошли, музыкант, в детдом, только условимся: не убегать.

      Внизу их встретила пожилая красивая женщина; Сергей Миронович поздоровался с ней и назвал по имени-отчеству. Разговаривали они тихо, отойдя в сторону; единственное, что донеслось до мальчика: «определить его в школу художественного воспитания»; потом Сергей Миронович подошел к Сергею и протянул руку:

      – До свиданья, герой. Скучно будет – звони по телефону. Эх ты, Паганини…

      А через полтора года этого невысокого, с ясной улыбкой человека не стало. Была площадь, и толпа, и в морозном декабрьском воздухе сухо звучали трубы. Толпа захлестнула мальчика и понесла к широким ступенькам вокзала. Мальчик плакал. И то ли слезы помешали ему разглядеть подробнее, то ли сгустившаяся темнота – но показалось ему, что мелькнуло где-то рядом знакомое лицо учителя пения, уже без дымчатых очков, но с тем же зеленым шарфом. Они встретились взглядами. С этим человеком в сознании Сергея была связана и смерть отца, и все плохое, страшное. Почему он оказался здесь? Изо всех сил мальчик начал протискиваться к нему – какое-то огромное, сильное в ненависти чувство вело его тогда, желание схватить за руку, крикнуть что-нибудь обидное, – но нет, того уже не было, исчез, словно растворился в толпе.

      Что было потом? Комсомол, школа, консерватория. Ему было двадцать лет, когда началась война. Голованов рассказал и о той ночи, когда он перешел фронт у Солнечных