ТРИОН. Полёты биоробота в пространстве и времени. Историко-философский приключенческий роман. Александр Иванович Фефилов

предаться веселью!

      – Ты хочешь сказать, что мы собираемся вести себя как немцы? Не можем веселиться без пива и вина?

      Радищев улыбнулся:

      – Есть мнение – немцы пьют, чтобы поболтать и повеселиться, а русские пьют, чтобы напиться.

      – Вредное мнение! Поступим вопреки!

      – Как это, вопреки, Фёдор Васильевич?

      – Будем провозглашать тост. – Каждый поочерёдно… И запивать в меру.

      – Ну, это легко!

      – В нашем случае довольно сложно. Не будем превращать тосты в обычную болтологию, а сделаем так… Каждый из вас воспроизводит по памяти любимую цитату из Гельвеция. Сразу после этого умеренно запиваем и обсуждаем. И так по кругу! Machen wir eine intellektuelle Runde! (Интеллектуальный тост по кругу). Радищев начинай!

      Радищев встал и без особого напряжения процитировал:

      – Тот более к познанию истины способен, кто умеет различные мнения выслушивать, подобно тому, как лошадь, которая прошла страну во всех направлениях, знает ее лучше, чем лошадь, привязанная к колесу и всегда идущая лишь по небольшому кругу.

      Трион заметил про себя, что юный Александр озвучил мысль Гельвеция близко к тексту.

      Ушаков улыбнулся:

      – Хорошая здравица в честь лошади, которая… Бобринский, что-нубудь добавить хочешь?

      Трион встрепенулся: «Сейчас мы их повергнем словами позднего Радищева. Посмотри, Глебушка, не отобразится ли удивление на лице будущего автора этих слов»:

      – Есть лошади, привязанные не к колесу, а к колеснице. Тоже бредущие… «Изобретал мысль един, другие же, яко пленники, к колеснице торжествователя сего пригвожденные, бредут ему вослед. Они говорят говоренное, мыслят в мысли другого и нередко не лучше суть младенца, лепечущего вослед своея няньки».

      За столом воцарилась тишина. Ушаков кашлянул:

      – Верно, но витевато!

      Радищев почесал затылок.

      Заговорил Алексей Кутузов:

      – Учение нам на то и дано, чтоб мыслям проговариваемым внимать. А чьи они, то не столь важно. Мы их усваиваем, своими делаем. Значит, наши они. Мы, ведомо, попугаям не уподобляемся…

      Ушаков встал:

      – Чтоб языки наши с мыслями дружили и на чужих идеях бездумно не залипались, предлагаю сделать два больших глотка из бокалов наших!

      Все дружно сделали по два больших глотка, как повелел начальствующий Ушаков. Две здравницы – два глотка.

      Александр Радищев недоверчиво посмотрел на «Григория Бобринского»:

      – Мне понравилась твоя цитата, но что-то я не припомню, чтобы Гельвеций в своей работе «Об уме» об этом писал.

      Трион быстро нашёлся. Глеб, придав серьёзность выражению своего лица, невозмутимо выговорил:

      Это из его более ранних произведений, из «Записных книжек» («Notes de la main».

      Вмешался Ушаков:

      – Когда сказано, в какой работе, и на какой странице – это не обязательно. Иначе мы отсюда трезвые уйдём. Продолжаем движение по кругу! Кто следующий?

      Вызвался