Маленькие радости. Оливия Уэдсли

девочка лихорадочно. Ее дикие глаза были полны слез, которые не изливались наружу. – Вы ведь доктор, почему же вы не прекращаете его боли?

      Молодой Линдсэй попробовал объяснить ей, что здесь ничего нельзя сделать, но в разгар его объяснений вошел сэр Чарльз.

      Прошло семь лет с тех пор, как он не видел брата.

      Уинфорд остановил на нем свои мутные глаза.

      – А, старая дубина, – сказал он. Затем наступило молчание.

      Сэр Чарльз стоял у постели, глядя вниз. В этот момент какими-то странными и необъяснимыми путями мысли его унеслись на тридцать лет назад. Он видел себя на стадионе в Итоне, где Уинфорд получил удар мячом во время крикета. Тот открыл глаза, когда Чарльз опустился возле него, и сказал с той же улыбкой на бледном лице: «А, старая дубина». И теперь улыбка блуждала по одутловатому с красными жилками лицу лежавшего в постели человека. Да, когда-то он действительно был мальчиком, лежавшим на траве, на которого лился солнечный свет. «А, старая дубина». Этот голос из сердца одного человека, который умер и все же был жив, шел через все эти годы к сердцу другого человека, который когда-то любил его.

      Чарльз внезапно опустился на колени на грязный пол.

      – Уин, – сказал он тихим голосом, – это я, Чарльз, ты узнаешь меня? Ты слышишь, что я тебе говорю? Ты болен, старина, дорогой мой, и ты уже у последней черты.

      – Он хочет прочесть мне проповедь, – рассмеялся Уинфорд, – уверяю вас. Не расстраивайся, непогрешимейший из братьев. Я провел всю свою жизнь по теории этого удивительного философа Ларошфуко: «Каждый за себя, а Бог за всех». Боюсь, что я уже дошел до заключения.

      Чарльз спрятал свое лицо.

      Тони, стоя за ним, разрядила напряженное состояние своего мозга, присматриваясь к нему. Его вид доставлял ей странное ощущение удовольствия. Она не понимала сама почему. Она бы выразила эту мысль, если бы она возникла у нее, следующими словами: у него такой вид, как надо. Ей нравились его блестящие темные с сединой волосы, от которых даже в этой душной комнате исходил чистый, свежий запах. Его платье, так непривычно для нее опрятное, его блестящие ботинки доставляли ей удовольствие. С легкостью, свойственной ребенку, она за этим новым интересом забыла отца, но он вернул ее внимание к себе словами, которые он вслед за этим произнес:

      – Тони! – резко позвал его голос. Она пробралась к нему, и он взял ее руку своей горячей и дрожащей рукой. – Разреши мне представить тебе твоего дядю, дочь моя, – произнес он шутливым тоном. – Фэйн, – мальчик медленно вошел с площадки лестницы, – твой дядя. Поздоровайтесь, дети мои, только ваши манеры несколько не на высоте.

      – Бедные вы маленькие детки, – сказал Чарльз чуть слышно, но Уинфорд расслышал.

      – Ваш богатый дядюшка жалеет вас, дети мои, – произнес он. – Как трогательно, как прекрасно! Я даже думаю, что его жалость побудит его позаботиться о вас, когда я, как он мило выражается, буду действительно у последней черты.

      – Конечно, я позабочусь о детях, – глухо сказал Чарльз,