Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита. Эмиль Вейцман

планетария.

      Если бы негативное ко мне отношение имело место только в детских коллективах. Увы! Негатив этот не отмер при моём вступлении во взрослую жизнь. Он остался со мною навсегда. Намертво ко мне прикипел. Но почему? Почему?! Что же во мне оказалось такого? Отталкивающего. Кроме, естественно, еврейского происхождения. Впрочем, многие евреи жаловали меня зачастую ещё меньше, чем не евреи.

      Чтобы ответить на вышепоставленный вопрос, надо взглянуть на себя со стороны, а возможно ли это в принципе? Ведь мало созерцать себя извне, нужно при этом ещё каким – то образом отключить свою душу, включая одновременно и попеременно психологии созерцающих тебя индивидов. Вот и приходится перейти в область предположений для ответа на вопросы, связанные с негативным отношением ко мне со стороны окружающих. Конечно, не всех поголовно, но весьма многих. Слишком многих. Исчерпывающий ответ на этот вопрос дать вряд ли возможно, но я постараюсь сделать это, собирая по ходу моего повествования факты, способные пролить некоторый свет на причины хронического негатива в отношении меня со стороны окружающих. Совокупность этих фактов к концу моих воспоминаний (если, конечно, я доберусь до него) прольёт, надеюсь, некоторый свет на вопрос, который в старости столь меня заинтересовал. Именно в старости, ибо в молодые годы он волновал меня мало.

      Итак, моё увлечение астрономией, вызванное восхищением от созерцания звёздного неба, породило насмешки со стороны кое-кого из моих одноклассников и кое-кого из отдыхающих в пионерском лагере. Вот вам и первый факт. Ну как тут не вспомнить гениальное стихотворение Шарля Бодлера «Альбатрос». Приведу его в собственном переводе.

      Альбатрос

      Бывает матросня, решив повеселиться,

      Поймает альбатроса… День за днём

      Над горечью солёной эти птицы

      Летят зачем-то вслед за кораблём.

      Едва лишь взятый в плен на палубе, опущен,

      Как этот принц небес, теперь стыдлив и тих,

      Бессильно два крыла в людской роняет гуще

      И тащит их с трудом, как два весла больших.

      Божественно хорош в паренье в миг полёта

      Он стал так неуклюж, комичен – он урод;

      Ему сигарку в клюв, смеясь, пихает кто-то,

      Другой представить рад, как падший принц ползёт…

      Поэт, что альбатрос – он в вышине всевластен,

      Он бурям и громам всегда был первый друг,

      Но крылья гения становятся несчастьем

      В глумящейся толпе, куда он свергнут вдруг.

      Прочитав этот шедевр Бодлера, кто-нибудь может воскликнуть:

      – Да что вы такое говорите, сударь?! Ну ладно, сегодня вы, допустим, поэт, может быть, даже и неплохой, но в детстве – то, кем были? Обычным сопливым мальчишкой из еврейской семьи, кропающим стишки про товарища Сталина.

      Да, кропал. Про товарища Сталина. Первая проба пера. Сплошные кляксы. Иначе и быть не могло. И близко ещё не поэт.