Скорми его сердце лесу. Дара Богинска

приличия? Никак ёкай завладел телом моей дочери?

      Я широко улыбнулась и повисла у него на шее. Мой натиск едва не выбил из него дух, он поцеловал меня в макушку и засмеялся.

      – Ну, так-то лучше, – беззвучно прохрипел он. – Ну-ну, задушишь.

      Духи, говоря голосом моего отца, забирают его голос. Но нет ничего такого, с чем бы не справилось мое секретное зелье – крепкий, очень сладкий и очень кислый чай, в котором так много лимона и драгоценного меда, что он становится янтарным и мутным. Этому рецепту меня научила мама, когда еще была жива.

      Я вспомнила, что она всегда немного ревновала меня к отцу. Между нами существовала странная близость: мы мало говорили, мало времени проводили друг с другом, но при этом я оставалась папиной дочкой. Он всегда хорошо чувствовал, что на душе у других, его синие глаза в такие моменты становились будто двумя маленькими зеркальцами. Обычно мне это нравилось, но теперь немного пугало.

      Отец принес с собой склянку лисьего огня и вылил его в холодный очаг – огонь тут же полыхнул голубым, запахло воздухом после грозы.

      – Сделаешь мне секретное зелье? – спросил папа, когда голос совсем его покинул.

      Я тут же поднялась с места – рецептура изготовления зелья слишком секретна, чтобы вводить в курс слуг.

      Заварить крепкий зеленый чай. В отдельную емкость порезать целый лимон вместе с кожурой и засыпать его сахаром, много сахара! В половину веса лимона. Измять палочками так, чтобы сахар почти совсем растворился, и ненадолго оставить, чтобы вышло еще больше сока. Медленно залить лимонный сироп зеленым чаем, помешать и добавить ложку дикого меда для запаха.

      Когда я вернулась с чайником и пиалами, господин ши Рочи сидел в своей манере, положив подбородок на гамак сплетенных пальцев. Он посмотрел на меня и сказал:

      – На тебе лица нет. Что-то случилось, обезьянка?

      Забавно, как даже самые обидные слова перестают восприниматься плохо, если их говорят самым ласковым тоном любимые люди.

      Ничего такого, отец. Просто я бегаю на свидания с ханъё и всячески порочу тем самым свою репутацию.

      – Устала просто… Волновалась, сама не знаю почему, – солгала я.

      Я очень хорошо лгала. Папа усмехнулся. Улыбался он всегда кривовато из-за шрама от брови до щеки, но сейчас, в неровном свете очага, что горел холодным синим, его оскал выглядел особенно искаженным. Дело в морщинах, вдруг поняла я, и мне стало еще грустнее.

      – Тебе не надо знать, милая. Пусть все тревоги и бури обойдут наш дом стороной.

      – А вокруг много тревог бродит?

      Отец посмотрел на меня сквозь пар над пиалой. Я поежилась и села на круглую подушку на полу, поджав ноги.

      – Ты умная девочка, – папа говорил так тихо, что мне приходилось замирать и прислушиваться, – но очень добрая и слишком доверчивая. Наверно, мне следовало давать тебе разбивать коленки и набивать шишки, но…

      – Но вместо этого ты каждый вечер призывал духов предков, пока те не стали стучать дверями. Не знаю, что страшнее