Скорми его сердце лесу. Дара Богинска

вздохнуть. Остановилась… и тогда Син за руку выдернул меня из толпы.

      Меня била крупная дрожь, и я прижалась к его плечу и спрятала лицо. Стыдно. Никогда такого не было. И что на меня нашло? Мы встали у сливы, перешли с мостовой на траву, народа тут было чуть меньше, и толпа обтекала нас, как шумная река камень.

      – Ну что ты, мышонок. – Син попытался отстранить меня, но я вцепилась намертво. Ханъё растерянно хмыкнул и… обнял меня, положив на макушку острый подбородок. Его объятья были горячее людских и пахли звериным мускусом. – Ну-ну. Напугалась?

      – Угу.

      – Давай постоим тогда так немножко. Прости… Я забыл, что в час петуха[2] здесь уйма народу.

      Прошло несколько минут. Я разомлела, перестала дрожать и, пряча глаза, отстранилась. Син мне улыбался, понимающе и мягко. За нашими спинами встала Амэя, и я ощутила ее внимательный, недовольный взгляд. Мне нельзя было трогать ханъё. Меня, чистокровную, сама мысль об этом должна была повергать в ужас. Вместо этого я тянулась к Сину, как молодой бамбук к солнцу.

      – Все в порядке. Когда я впервые попал в столицу, то был просто в ужасе. Я потерялся на рынке, забился под какую-то телегу и ревел как девчонка.

      – Я, – важно задрала я нос, – никогда не реву!

      Син засмеялся, взял меня за руку (внутренности сделали кувырок и кое-как, явно попутав места, плюхнулись обратно) и потянул вдоль садика камней. Это было не самое популярное место у гуляющих, вдали от местных достопримечательностей, прилавков со съестным и сувенирами. Я все еще подрагивала и была рада удалиться от толпы.

      Там мы впервые поцеловались.

      Все это казалось невозможным, было сладким сном, где на губах у тебя вкус персика, по ресницам скачет солнце и что-то большое, теплое мурчит в груди. Син целовался умело и нежно, и мне было понятно, что это не первый и не второй его поцелуй. Он улыбнулся, когда я придержала его нижнюю губу губами, провел ладонями по моим плечам. Когда я открыла глаза, в его расширенных вертикальных зрачках дрожали отсветы парящих рядом фонариков.

      – Твой отец убьет тебя, – шепотом сказал он и разогнулся, делая полшага назад. Там, где под моими ладонями была его теплая грудь, стало прохладно, я поежилась. – И меня тоже.

      – Брось, это все предрассудки. Он поймет.

      – Не думаю. Если уж твоя подруга не поняла, то вряд ли поймет отец.

      Син скосил взгляд на тропинку, по которой мы прошли. Я попросила Амэю остаться у входа в сад, но даже сквозь разделяющее нас расстояние ощущалось ее осуждение. Я сдержала свое высокомерие: хотелось ответить, что Амэя была моей служанкой, не подругой. Разница была значительной.

      – Она ничего ему не скажет.

      Ханъё вздохнул и переплел наши пальцы. Мое сердце зачастило. Как жаль, что она была настолько чистой, что это накладывало на меня обязательства.

      – Это так глупо, – вздохнула я. – Мы же в столице! Здесь люди женятся на ханъё, заводят детей, и…

      Я поняла, что сказала слишком много, когда Син приподнял брови. К лицу тут же прилила

2

Час петуха – около 17–19 часов.