Его другая. Элла Савицкая

мамину интонацию, – Ездили. Вить, нужна сковорода гриль. Купил. Всё покупал, что хотели. А теперь имею право всё, что купил и продать. Нету больше кормильца Вити!

      Это очередной камень в мой огород. Папа знает, что я слышу.

      – Да как нету? Ты же сам себя хоронишь! – мама в который раз пытается тщетно достучаться до него, – Витенька, перестань пить и поймешь, что жизнь не остановилась. Она идёт дальше, просто теперь иначе.

      – А что так? Самой работать надоело? Не привыкла, да, Маринка? Принцесса ты моя, на горошине, что ж поделать. Никогда не знаешь где найдёшь, где потеряешь. Корми теперь детей сама!

      Я зажмуриваюсь, чувствуя, как по щеке течет слеза. Это не папа. Не тот папа, которого я знала раньше. Тот, прежний, никогда бы не позволил себе так разговаривать с мамой. И слово "детей" не произносил бы с таким отвращением.

      Он любил нас… Когда-то.

      – Моей зарплаты на всё не хватает! Витя, не сравнивай прошлую свою, и мою в школе. Если ты будешь и дальше всё выносить, нам придется по соседям ходить и еду выпрашивать! Бутылку дай сюда! Витя! – истерические нотки в голосе мамы заставляют в груди всё сжиматься. Не замечаю, что сдавливаю ручку так сильно, что пластмасса жалобно трещит.

      – Поесть вон лучше приготовь, холодильник пустой. А ну не дергай, – рявкает папа, – сюда сказал, дай! – слышится возня и удар кулаком по столу. Я в комок сбиваюсь, – Алису пусть завтра бабушка заберет, у Олега день рождения, я их к нам позвал.

      – Зачем к нам? Чем я кормить их буду? – обессиленно спрашивает мама.

      – Сваргань что-то по-быстрому.

      – Я не успею. Ночь почти на дворе.

      – А не надо было шляться до ночи, – грубо отвечает папа, – Приходить начала поздно, это что за уроки такие у тебя?

      – В две смены!

      – Смотри мне!

      Мимо моей комнаты снова раздаются шаги, а потом в зал захлопывается дверь.

      Я только сейчас отмираю. Словно из вакуума выныриваю. Медленно моргаю и на тетради прямо передо мной замечаю размытые от слез клеточки, в которых некрасиво поплыли цифры. Трогаю щеки и стираю влагу тыльной стороной ладоней. Ненавижу, когда папа просыпается. Лучше бы спал до самого утра.

      Если бы можно было, я бы вообще из своей комнаты не выходила, но мысль о том, насколько плохо маме не позволяет мне этой слабости.

      Отодвинув стул, встаю и тихонько выхожу в коридор. Проверяю, действительно ли закрыта дверь в зал. Алиса, скорее всего, в наушниках. Когда она слышит, что родители начинают кричать, тут же водружает их на голову. Это я её научила. После того, как она однажды сильно испугалась крика отца, и прибежала в слезах ко мне в спальню, я купила ей наушники на последние накопления и велела надевать их всякий раз, когда она почувствует тревогу.

      Ступаю бесшумно, боясь привлечь к себе внимание отца. А когда захожу на кухню, не могу не испытать укол боли. Мама стоит около окна и опирается на него ладонями. Плечи опущены, спина сгорблена.

      Когда-то до безумия красивая она больше совсем на себя не походит. Словно за полтора года состарилась на целых двадцать. Былые ухоженные блестящие светлые