Сжигая запреты. Елена Тодорова

короткий и жесткий ответ.

      На это признание с реакциями не определяюсь. По большей части меня, конечно же, бесит наглость Шатохина. Но… За безумной лавиной злости буйствует и бесконтрольно множится страстное волнение.

      «Соберись!» – приказываю себе.

      Тщетно.

      Огонек сигареты снова у скрытого темнотой лица. Напрягаюсь за мгновение до того, как Даня затягивается, и яркая вспышка освещает нижнюю часть – губы, втянутые щеки, резко очерченные челюсти и подбородок с ямочкой.

      Внутри меня что-то обрывается. Грудь опаляет реактивным концентратом эмоций. Я задыхаюсь, теряю равновесие и рассудок. Тело начинает натуральным образом колотить.

      – Может, еще приставать станешь?! – выпаливаю сердито.

      – Непременно, Марин, – глухо отзывается Даня.

      – Я сейчас закричу…

      Голос ломается и срывается, потому как огонек, который служил мне каким-никаким ориентиром, улетает в сторону, а мощная фигура Шатохина решительно приближается ко мне.

      Нужно отступить… Развернуться… Бежать к дому…

      Но я, черт возьми, упрямо сохраняю неподвижность.

      Не свет его рассекает темноту. Темнота прорезает свет. И тотчас заполняет собой все видимое пространство.

      Глаза в глаза. Мое сердце разгоняется и совершает прыжок в густую мрачную бездну.

      – Сыграем, Марин?

      5

      Ты сама знаешь, кто я такой, Марин…

      © Даниил Шатохин

      – Сыграем, Марин? – выдвигаю, незапланированно преодолевая свои внутренние десятки тысяч километров к ней.

      Мать вашу… К ней.

      На пике каких-то яростных эмоций пролетаю этот путь, забывая о том, что еще утром он виделся мне непреоборимым.

      Я принимаю решение. Я сдаюсь. Я атакую.

      Она, черт возьми, не может быть с Оросом. Она не может быть ни с кем. Она может быть только со мной.

      Моей извращенной натуре несвойственны собственнические инстинкты, но с Маринкой Чарушиной что-то в моей ДНК дает патологический сбой, выделяя целую цепочку на то чувство, способность к которому я в себе отрицал годами.

      Месяц плотских лишений и духовных медитаций, безусловно, многое во мне перебил. Но, увы, не настолько, чтобы моя черная и такая, мать вашу, живучая любовь прекратила приводить меня в состояние тотального ужаса. Я не стал кем-то другим. Но я понял, что здесь и сейчас переплавить во что-то здоровое свое помешанное на Маринке сердце не удастся. Оно даже не целиком со мной было. Часть его так и оставалась на родине. С ней. Разорванное на километры, оно болело сильнее, чем я, сука, мог себе вообразить. Особенно когда выпотрошенный многочасовыми медитациями мозг занимала одна-единственная мысль: «Маринка с другим!!!»

      Моя Маринка, моя ведьма Динь-Динь, моя бешеная кобра с другим! Моя – с другим!!! Как это, мать вашу, пережить? Расстояние, детокс и все безотказно рабочие техники оказались бессильны.

      Я всегда думал, что способен справиться буквально со всем. С тем, что Маринка Чарушина в паре, носит ребенка и совсем