Сжигая запреты. Елена Тодорова

мне этого делать не хочется.

      Я поднимаюсь в свою комнату, сажусь за мольберт, открываю краски и берусь за кисти. Художник из меня посредственный. Творческий человек не талантлив во всем. Но мне нравится что-то чудить на холсте. Что-то, что никто не поймет. Мой психотерапевт называет это терапией.

      Возможно, так и есть. Ведь, размазывая краски по листу, я незаметно погружаюсь в себя. Прокручиваю то, что сегодня произошло. Принимаю возвращение Шатохина. Прорабатываю свои эмоции.

      И по итогу говорю себе: «Я не какая-нибудь безмозглая самка. Мои реакции на него – это нечто давнее, невыгоревшее. Я не люблю его. Мне он неинтересен. Он испорченный. Он бесчувственный. Он – все тот же Даня Шатохин, которого мы все знаем. Он спит со всеми подряд. Он трахался с одной из своих шлюх прямо у меня на глазах! Мне он не нужен! У меня есть Никита!»

      Вдыхаю и задерживаю кислород в легких, когда понимаю, что мои эмоции становятся слишком агрессивными.

      Вдох-выдох.

      Сердце постепенно успокаивается. Пульс замедляется. Все плохое из меня испаряется. В моей голове порядок. В душе покой. Вокруг меня защита.

      – Ринуль? – заглядывает в комнату мама. – Никита приехал.

      Поджимая губы, откладываю кисть.

      Я ему так и не перезвонила. Лопнуло терпение, что ли?

      – Сейчас спущусь, мам. Две минуты.

      – Окей.

      3

      Не желаю с ним в одном доме находиться!

      © Марина Чарушина

      – Мариш…

      Дыхание Никиты окатывает горячей волной шею. Ладони нетерпеливо скользят с живота на грудь. Эрекция вжимается в ягодицы. Я мгновенно дрожать начинаю. Только не от возбуждения, как случилось чуть ранее, при встрече с проклятым дьяволом Даниилом Шатохиным. Все, что я чувствую сейчас – это уже привычный, но все такой же разрушительный панический ужас.

      Чудовище проснулось.

      Прикрывая веки, рвано хватаю воздух. Грудь на подъеме раздувает настолько, что ребрам больно. Секунда, две, три… Сдаваясь зарождающейся истерике, резко распахиваю глаза, только чтобы грубо сбросить руки Никиты со своего тела и стремительно уйти в сторону. У качелей замираю, хотя охота двинуться дальше. И бежать, бежать, бежать… Пока силы не иссякнут.

      – Прости… – извиняется Орос раньше, чем мне удается выровнять дыхание.

      По лицу моему, конечно же, все понимает. Он не может не понять. И все равно продолжает лезть! В такие моменты мой страх больше агрессивный. За одно лишь сексуальное желание, которое он, несомненно, ко мне испытывает, мне хочется наброситься на него и разорвать на куски.

      – Прости, – повторяет, как мне кажется, слегка растерянно. – Кроет от тебя, малыш. Голову теряю. Очень тяжело сдерживаться, когда ты рядом и такая красивая, – оправдываясь, смягчает слова улыбкой.

      Мне неприятно это слушать. Заставляю себя молчать, с одной надеждой, что когда-то привыкну. Но благодарность за спасение день за днем утихает, а раздражение, напротив, растет.

      Чувствую себя от этого отвратительно.

      Прибегая