Сжигая запреты. Елена Тодорова

здесь с ним, – все, что Шатохин выдает сдавленным злым полухрипом.

      Я собираюсь лгать. Да, как обычно. Мне нужно сказать ему, что Никита с минуты на минуту подъедет, и мы вместе пойдем смотреть на нашего ребенка. Нужно, но я не могу. С меня будто какой-то защитный слой кожи сползает. Следом за этим мое тело опаляет новой невообразимо мощной волной жара. Я вздрагиваю и замираю в попытке пережить эти ощущения.

      А потом… Все решается без моего на то желания.

      – Рин, – зовет возникшая рядом Лиза. – Мне срочно надо уехать. Тёма позвонил.

      – Нет, – шепчу отчаянно. – Нет, – ощущая, как глаза наполняются слезами, мотаю головой. – Как я одна буду? Придумай что-то, пожалуйста…

      Невестка бросает взгляд на Шатохина, шумно сглатывает и произносит:

      – Даня, ты можешь зайти с Риной к врачу?

      – Ни за что! – голос садится до сипа, не позволяя выразить свой протест криком.

      Но свои эмоции я выражаю активно. Интонациями, глазами, движениями… Шатохин их все считывает!

      И, тем не менее, глядя на меня, отвечает:

      – Конечно, Лиза. Не волнуйся. Езжай домой.

      13

      В пылу агонии у меня возникает непозволительное желание.

      © Даниил Шатохин

      Вдох-выдох. Умышленная заморозка всех внутренних систем. Шаг, другой, третий… И я замираю посреди непонятного для меня оборудования. Сердце принимается усиленно качать кровь. Крайне затруднительно этот процесс сейчас происходит, потому как это жизненно важное вещество стремительно испаряется из моего организма.

      Мощные и отрывистые удары в груди. Стойкий свистящий гул в голове. Разрастающееся чувство паники. А за ним, как следствие, все те ощущения, что я познал с Динь-Динь и успел за пару приходов люто возненавидеть: «вертолеты», тошнота, холодный пот и гребаная дрожь в руках.

      Врач отвечает на приветствие, которое Чарушина толкает за нас двоих, но, по факту, еще на нас внимания не обращает. Глядя в монитор, набивает что-то на клавиатуре.

      Машинально ловлю Маринкин перепуганный взгляд. И сердце куда-то вниз сваливается. Желудок распирает странным жжением. Дрожь плавно переходит на ноги.

      У меня колени трясутся… Сука, у меня, блядь, трясутся колени!

      Охреневаю, безусловно. Но времени на перестройку нет. Со всеми этими ощущениями мне приходится примиряться буквально на ходу.

      Сам не знаю, что и зачем делаю. Выбрасываю руку скорее по привычке. Ловлю прохладную ладонь Чарушиной – двести двадцать вольт по венам. И плевать, что она до последнего шипела, чтобы я не смел заходить с ней. Похрен на все ее ядовитые: «С тобой не хочу!» Вижу, как ее размазывает, и у самого нутряк в хлипкое желе превращается.

      – Чарушина? – спрашивает врач отстраненным тоном, в то время как в моем онемевшем теле закипает кровь.

      – Да… – отзывается Маринка едва слышно.

      Бросая на меня последний взгляд, резко отворачивается. А я, заметив в ее глазах слезы, в очередной раз дышать прекращаю.

      Затяжная пауза. Бесполезная.

      Вдох-вдох. С отбойными