Наши за границей. Где апельсины зреют. Николай Лейкин

слышала, что это не были ласковые слова.

      Конурин упрямился и не шел.

      – Должен же я хоть за коньяк прислужающему заплатить… – говорил он.

      – Заплачу… Не беспокойся… – сказал Николай Иванович. – Гарсон, комбьян?

      Гарсон объявил ужасающее количество рюмок выпитого коньяку. Николай Иванович начал рассчитываться с ним. Глафира Семеновна все еще держала Конурина под руку и уговаривала его отойти от стола.

      – Ну ладно, – согласился наконец тот и прибавил: – Только пускай и мамзель-стриказель идет с нами. Мамзель! коммензи! – И он махнул ей рукой.

      – Да вы никак с ума сошли, Иван Кондратьевич! – возмутилась Глафира Семеновна. – С вами замужняя женщина идет под руку, а вы не ведь какую крашеную даму с собой приглашаете! Это уж из рук вон! Пойдемте, пойдемте…

      – Э-эх! В кои-то веки приударил за столом за французской мадамой, а тут… Тьфу! Да она ничего… Она ласковая… Мадам! – обернулся к француженке на ходу Конурин.

      – Не подпущу я ее к вам… Идемте…

      Француженка шла сзади и говорила что-то язвительное по адресу Глафиры Семеновны. Наконец она подскочила к Конурину и взяла его с другой стороны под руку. Очевидно, ей очень не хотелось расстаться с намеченным кавалером.

      – Прочь! – закричала на нее Глафира Семеновна, грозно сверкнув глазами.

      Француженка в свою очередь крикнула на Глафиру Семеновну, и хотя отняла свою руку из-под руки Конурина, но, сильно жестикулируя, старалась объяснить что-то по-французски.

      – Вот видите, какая она ласковая-то. Она требует у вас половину выигрыша. Говорит, что пополам с вами играла, – перевела Конурину Глафира Семеновна речь француженки.

      – Какой к черту выигрыш! Я продулся как грецкая губка. Во весь вечер всего только три ставки взял. Нон, мадам, нон… Я проигрался, мамзель… Я в проигрыше… Понимаешь ты, в проигрыше… Я пердю… Совсем пердю… – обратился Конурин к француженке.

      Та не отставала и бормотала по-французски.

      – Уверяет, что пополам с вами играла… – переводила Глафира Семеновна. – Вот неотвязчивая-то нахалка! Дайте ей что-нибудь, чтобы она отвязалась.

      – На чай за ласковость можно что-нибудь дать, а в половинную долю я ни с кем не играл.

      Он остановился и стал шарить у себя в карманах, ища денег.

      – У Николая Иваныча ваши деньги, а не у вас. Он их сгреб со стола, – говорила Конурину Глафира Семеновна.

      – Были и у меня в кармане большие серебряные пятаки.

      Он нашел наконец завалившуюся на дне кармана пятифранковую монету и сунул ее француженке:

      – На́ вот… Возьми на чай… Только это на чай… За ласковость – на чай… А в половинную долю я ни с кем не играл. Переведите ей, матушка Глафира Семеновна, что это ей на чай…

      – А ну ее! Стану я со всякой крашеной дрянью разговаривать!

      Француженка между тем, получив пятифранковую монету, подбросила ее на руке, ядовито улыбнулась