Анатомия призраков. Эндрю Тейлор

Ричардсон застыл, как пес, почуявший дичь.

      Пока они наблюдали, у окна появилась фигура. Холдсворт разглядел лишь неясный силуэт, окутанный сиянием свечей, но фигура почти наверняка принадлежала доктору Карбери. Рама неохотно поползла вниз и ударилась о подоконник со звуком, похожим на стук молотка.

      Карбери задернул занавеси. Свет погас.

      – А! – Ричардсон медленно выпустил воздух. – Теперь вокруг совсем темно.

      – Джорджи? Джорджи?

      Голос привел Холдсворта в чувство. Мария. Первая мысль, мгновенно подавленная.

      Еще не рассвело. «Я сплю?» Было слишком жарко, тело запуталось в постельных принадлежностях. Во рту пересохло, что неудивительно после такого обилия вина за ужином. И к тому же Джон прекрасно ощущал еще один источник неудобства, столь же постыдный, сколь и настоятельный. Твердый как камень.

      – Джорджи? Иди к маме.

      «Надо мыслить аналитически, – подумал он, – ведь я не животное».

      В последнее время жена возвращалась к нему во сне чаще, чем сразу после смерти. Иногда в воздухе висело только эхо ее голоса или запах… или даже болезненно зияющая полость, как будто она только что была здесь. Или не здесь, смотря как посмотреть. В том-то и суть: это не она была или не была здесь, а олицетворенная пустота… нечто вроде замкнутого ничто, тоски по тому, чего более не существовало, по крайней мере в этом мире.

      И все же… имя можно дать всему, даже иррациональному чувству. Почему бы не назвать его Марией? Пусть это будет чем-то вроде философского обозначения.

      Холдсворт попытался повернуться в кровати, но одеяла по-прежнему крепко удерживали его. Безуспешные попытки вырваться только оказывали сладостно неловкое давление на его membrum virile[10].

      «Любимая, прости мое отвратительное поведение».

      Где-то между явью и сном Джон почувствовал присутствие Марии. Ему показалось, что он увидел ее силуэт, всего на мгновение, тень среди теней между кроватью и окном, но чуть темнее, чем окружающие тени.

      Холдсворт дышал слишком часто и не мог вдохнуть достаточно воздуха. Он попытался замедлить дыхание, но нечто более сильное, чем его воля, напротив, лишь ускорило темп. Вскоре его ночная рубашка промокла от пота. Он никак не мог унять дрожь.

      Сон, если это был он, медленно наполнился серым светом, своего рода светящейся дымкой, которая скрывала столько же, сколько обнажала. Джон больше не лежал в своей кровати, но стоял в Саду членов совета и смотрел на Длинный пруд, совсем как несколько часов назад с Ричардсоном. Перемещение не показалось ему сколь-либо странным. Он опустил глаза и увидел Марию; она плавала лицом вверх у самой поверхности воды, погрузившись лишь на дюйм или два. Несмотря на эту явную преграду, жена говорила, или, скорее, он вполне отчетливо слышал ее голос.

      – Джорджи… – звала она. – Джорджи, я здесь. Иди ко мне, малыш.

      Мария, утонувшая в Темзе, теперь тонула в Длинном пруду. Согласно логике сна, вода была той же самой, и, возможно, все времена и места текли одной и той же нерушимой цепью событий,

10

 Пенис (лат.).