Цветы в паутине. Алекс Веагур

что ее завели, словно игрушку, и пружине внутри белого платьица с красными горошинами еще предстоит разворачиваться и разворачиваться. Она то бежала впереди, то ныряла вправо и влево, прячась среди деревьев и улюлюкая подобно индейцам, то скакала вокруг папы и мамы. Для нее это была замечательная увеселительная прогулка.

      А у Виктории стало на душе тревожно. И она не могла найти тому причины.

      Виктор тоже ощущал какое-то внутреннее неудобство – и совсем не из-за ноющей щиколотки, и не из-за пота, лезущего в глаза. Взгляд его то и дело натыкался на нечто знакомое с детства. Вот искривленное дерево, на которое они с друзьями любили забираться; вот огромный валун, нависающий над землей – на него можно усесться вчетвером, и еще место останется… Круглая впадина, похожая на воронку от снаряда… Вырезанные давным-давно на деревьях знаки… Еще валун, еще одно дерево, другое, третье. А вот и то самое – похожее на рогатину; именно на нем сидел ворон, которого убил Виктор. Не специально, но убил. Но почему-то именно сейчас это уже не ощущалось злодеянием, которым стоило тяготиться всю жизнь. Наоборот: Виктор почувствовал тоску по тем временам. Приятное чувство, появившееся возле сердца, разливалось по телу, обволакивало, заставляло вдыхать терпкий лесной воздух полной грудью, выискивать еще знаки. Но дискомфорт, испытываемый Викторией, постепенно передавался Виктору, и щемящая тоска менялась на необъяснимое чувство тревоги.

      Наконец, полоса кустарников, пометившая высохшее русло, осталась далеко у них за спиной. Они обогнули холм и вышли на поляну.

      – Давайте-ка здесь немного передохнем, – предложила Виктория.

      Поставив прибавившие в весе сумки, они расположились на траве. Виктор лег на спину, подсунул под голову руки и стал отрешенно смотреть в небо. Виктория сидела рядом, освободив от заколки свои роскошные светлые волосы. Здесь, на этой поляне, они и почувствовали, как все-таки устали – привал был очень кстати. Даже Светланка угомонилась. Она положила свою солнечную головку на сумку и стала тихо напевать песенку:

      – Я на солнышке лежу… пам-па-пам… и ушами шевелю…

      Виктор блаженствовал. Неожиданно дочка замолчала – и лес погрузился в странную тишину. Словно выключили звук у телевизора, внутри которого они оказались. Не было слышно ни птиц, ни кузнечиков, ни назойливой мошкары. Ничего не шуршало, не трещало, не шелестело, не стрекотало. Шорох, чириканье, щебет, жужжание, посвистыванье, попискивание – ни этих, ни других, привычных для леса звуков, вокруг не было. Словно их поглотил звуковой вакуум, и словно только они теперь могли производить здесь хоть какой-нибудь шум.

      – Как тихо… – почему-то шепотом сказала, озираясь, Виктория. – Ты слышишь?

      Виктор сел и обхватил колени руками.

      – Да, – ответил он, также имея в виду, что ничего не слышно. – Словно перед грозой, – добавил он и вновь поглядел на небо. Но там не было ни облачка.

*