Во тьме. Рассказы и миниатюры. Сайд-Хасан Кацаев

слова) намного мне ближе и роднее, чем писателям, которые противопоставляли их мне.

      Если бы Кафка был женат, думаю, он был бы писателем совсем другого склада и мышления.

      Одна из самых сильно звучащих тем его дневников – это тема одиночества и холостяцкой жизни.

      «Сегодня после полудня боль из-за моего одиночества охватила меня так пронзительно, что я отметил: так растрачивается сила, которую я обретаю благодаря писанию и которая предназначалась мною во всяком случае не для этого» (01.10.11).

      «Как плохо быть холостяком, старому человеку напрашиваться, с трудом сохраняя достоинство, в гости, когда хочется провести вечер с людьми, носить для одного себя еду домой, никого с ленивой уверенностью не дожидаться, лишь с усилием или досадой делать кому-нибудь подарки, прощаться у ворот, никогда не подниматься по лестнице со своей женой… дивиться на чужих детей и не сметь беспрестанно повторять: у меня их нет, ибо семья из одного человека не растет» (14.11.11).

      Оттого, что Кафка не был женат, его талант как бы остался в поре цветения, не раскрылся в полной мере.

      Слова из Талмуда: «Мужчина без жены лишь получеловек, надо понимать в смысле: мужчина без жены лишь полумужчина.

      У неженатого мужчины, несмотря на возраст, не растет «зуб мудрости». Ум и сила остаются «молодыми», юношескими. Он не становится полноценным человеком, т.е. мужчиной.

      Когда я написал «Рассказы студента» редактора и критики, как один, ополчились против меня. Им даже удалось переубедить Ислама Эльсанова, который вначале хорошо отнесся к моим опытам, и в общем споре занял мою сторону. Даже людям, впервые слышавшим мою фамилию и не прочитавшим ни одного моего рассказа, противники внушали, что я наглый и самоуверенный автор «непристойных» рассказов. Это были люди с гнильцой в душе, далеко не похожие на образы своих благородных героев. При близком знакомстве люди удивлялись: «За что тебя так не любят некоторые писатели? Ведь ты совсем не такой, каким они стараются тебя преподнести».

      …Все это давно осталось в прошлом.

      Ярлыки моих недругов смыло, как грязь после дождя.

      Я вспоминаю, каким я был в юности стеснительным, скромным, исключительно благовоспитанным. Не мог произнести нецензурного слова, не пил, не курил. Брошенное невзначай бранное слово в чьей-нибудь книге, вгоняло меня в краску, становилось неудобно перед самим собой… Вероятно, самым большим моим грехом было чтение книг и писание рассказов. Это было какое-то наваждение…

      – Записывать то, что видишь, еще не значит быть писателем, не стоит зря трудиться, – говорили мне.

      Но сердце не могло смириться с этим.

      Сердце подсказывало: «Кто может стать писателем, если не я? Кого еще назвать писателем, если не меня? Кто, более чем я, достоин быть писателем? Во всей Чечне, да и во всем мире? У кого болит сердце сильнее, чем у меня?»

      Сюжеты моих рассказов объясняли тем, что я не женат, и чтобы не думали, что я действительно болею