Вдруг охотник выбегает. Юлия Яковлева

за столом начал прочищать горло. Заперхал, закхекал. Все с надеждой посмотрели на него. Но он больше не выдал ни звука. Достал несвежий платок, утер им рот. И снова уставился на большой вялый фикус, который по такому случаю принесли из бухгалтерии и водрузили с краю стола.

      Сам фикус глядел в давно не мытое, дымчатое от пыли окно.

      Зайцев попробовал переменить позу, стул под ним сразу завыл и заскрипел.

      – А вы, Зайцев, встаньте. Встаньте! Проявите уважение к процедуре.

      Обладатель фуражки плавно взмахнул толстой белой ладонью, как бы показывая «вира». Стул прощально вскрикнул. Зайцев встал.

      Отсюда он хорошо видел всех в зале. Раздражение на лицах постепенно сменялось сонной одурью. Собрания обычно заряжали надолго, как ленинградский дождь.

      – Товарищ, ваше имя, – наконец просипел кто-то за спиной.

      Зайцев обернулся.

      – Вы в зал говорите, – тут же одернул его тонкий надменный голос из-под фикуса. Гэпэушник привык, что вычищаемые юлили, потели, запинались. Ему не понравился этот прямо сидевший парень со светлыми, как у якутской собаки, глазами. Глаза не понравились особенно. «Мне нечего скрывать, весь я как на ладони», – говорили они. А сам парень ушел на глубину, как рыба, гэпэушник почуял это инстинктивно, подумал: «Я с тебя гонор-то собью».

      – Зайцев, Василий.

      – Громче, – потребовал гэпэушник: – Вот я свое имя громко произнести перед народом не стесняюсь: Шаров Николай Давыдович.

      – Очень приятно. Зайцев! Василий! – пророкотал баритон так, что эхо отскочило от потолка.

      – Так-то лучше.

      Начало было положено. Чистильщики заметно приободрились.

      – Дата рождения.

      Зайцев ответил.

      – Вы громче говорите, – еще раз потребовал товарищ Шаров. На подопечных из комиссии он уже не рассчитывал: холопы. Снова все надо было брать в свои руки.

      – Товарищи, – зарокотал Зайцев, – меня кто тут не слышит? Я в самое ухо повторить могу.

      Смешного в его реплике не было ничего, но в зале порхнули смешки, улыбки. Зайцев понимал их смех. Сколько лет они вместе сидели в засадах, шли под бандитские ножи, хоронили убитых бандитами товарищей. Здесь своих не сдают. Никому. И опарыш гэпэушный это знает. Зайцеву противны были эти мероприятия для галочки: слушали-постановили, чистили и вычистили. Только время терять.

      Лица перед ним были все молодые. Никому нет и тридцати.

      Они не шутке смеялись. Они показывали зубы незваному гостю. И тот понял.

      – Ты, Зайцев, по форме отвечай. Клоуном в цирке на Фонтанке работать будешь, а не в советской милиции.

      – А какой был вопрос?

      Публика тотчас включилась в ход поединка с интересом и злорадством. Шаров покопался в бумагах, взял листок. «Из анкеты», – понял Зайцев. Анкету эту он сам когда-то заполнял, размашисто подписав.

      – А почему товарищ Серафимов не явился?

      – В командировке.

      – Вчера