Обелиск. Полин Герц

виски и кучи вполне съедобных закусок. Газетный фотограф, пришедший только под конец, но успевший быстро догнаться, пытался навязаться и прыгнуть с ней в одно такси, но был вежливо послан далеко и надолго.

      Копаясь не совсем трезвой рукой в сумке, она взглянула на часы. Вот это поворот – скоро полночь. Надо было ехать прямо к дому, а не вестись на поводу у пьяного было-бы-круто-пройтись желания.

      Знакомая связка металла уже приятно охладила пальцы, но где-то на задворках сознания мелькнула беспокойная мысль – что-то было не так. Определенно. Совершенно точно. Железно.

      – Эй, детка, я за тобой пять кварталов шел. Надо бы отдохнуть, не пригласишь? – пьяный придурок Ройс, раскачивая на лямке фотоаппарат, смотрел нагло. Нахально. Словно она была первокурсницей-давалкой, а он – капитаном студенческой футбольной команды.

      Идея двинуть ему по яйцам казалась крайне привлекательной. С другой стороны, новых сплетен в редакции ей не нужно, хватало и той, что обсуждают вот уже полгода. И когда надоест? Видимо, никогда. Раньше у нее был Уиллис, и каждая душа, от ребят на сортировке внутренней почты до больших боссов, знала, что она неприкосновенна. Что она его. Под защитой. Равенство никогда не было, да и, наверное, никогда не будет реальным, только не для тех, кто родился без члена – они всегда ступенькой ниже. Смотреть в стеклянный потолок и вспоминать броские речи политиков о гендерном равенстве. Речи мужчин-политиков. О гендерном равенстве.

      – Ройс, иди проспись, – по возможности вежливо, но так, чтобы не показалось, что с ним заигрывают. – Ты время видел? А себя видел?

      – Брось, детка. Впусти погреться, – и снова этот мерзкий взгляд, будто лежишь голая в склизком масле. Гадость.

      – Не впущу, – запас дружелюбия иссякал с каждым его шагом, а разгоряченная кровь вопила изо всех сил: «давай размажем недоноска по асфальту, хотя бы попробуем». – Проваливай, Ройс.

      Пока одна рука сжимала в кулаке ключи, вторая шарила в сумке в поисках баллончика. Кажется, он давно просрочен, но еще вполне может напугать. Хотя… его уже ничто не напугает – источая пары алкоголя, коллега подбирался все ближе. Она уже отчетливо видела в его глазах пьяную и дикую решимость. Он ждал этого случая. Отыметь ее. Февральской ночью в абсолютной темноте, потому ни один чертов фонарь не работал.

      «Часть квартала останется без света 3 февраля».

      Краем глаза она заметила очередную голубую бумажонку. Твою мать.

      Это конец. Либо он скрутит ее и воплотит в жизнь каждую мерзкую фантазию, что лелеял с тех пор, как статус неприкосновенности был снят, либо она все-таки сможет его отпинать. Второй вариант был, вне всяких сомнений, более подходящим, но и тут приятного мало: гад отомстит. Как делал всегда, когда ему попадалась несговорчивая стажерка или недоступная новая секретарша. Перекрутит и переврет все, что можно, превратит ее жизнь в ад, развешивая безупречно подделанные пошлые фотографии по редакции. Снимкам, естественно, никто не поверит, но еще ни одна даже самая смелая леди не выдерживала больше пары недель. Слишком