Эльфийский бык. Карина Демина

когда же ж ты думал? – маменькин палец уперся в лоб. – И чуется, что никогда!

      – Я…

      Береслав отчаянно пытался вспомнить, что же этакого он в последние дни утворил.

      Напился?

      Так… это да, это давече случилось, но в тот раз, когда сдачу диплома отмечали, он вроде и не сильно злоупотребил. Да и матушка в отъезде была, дальние шахты проверяя. Донес кто? Но с чего бы… вроде ж не буйствовал, посуду не бил и даже матушкиного кота, тварь злопакосную, за хвост ни разу не дернул.

      Тогда…

      Может, Нютка позвонила? Обрадовала новостью неожиданной о скором прибавлении…

      По спине поползла струйка пота. А если и вправду? Она намекала про семью там, детишек… Береслав, конечно, артефактом пользовался, ибо желания заводить семью и тем паче детишек не имел, но кто их, женщин, знает.

      Коварные!

      Могла ли…

      – Мама, я не специально! – выдавил он и глаза закатил, изображая ужас и раскаяние, но, видать, не убедил, если матушка отвесила затрещину.

      Да такого в жизни не случалось…

      Ну, Нютка, дай только…

      – Мама?! – Береславу было не столько больно, все же силу матушка всегда умела рассчитывать, сколько обидно. – Да что случилось?!

      – Что? Случилось, да… случилось… – матушка скрестила руки на груди. – То случилось, что сына Господь крепко мозгами обделил…

      – Виноват, – на всякий случай Береслав снова изобразил раскаяние. – Но чувство вины будет куда более искренним, когда я узнаю, что именно я сотворил.

      Матушка вздохнула.

      Вытащила телефон, тыцнула пальцем, тихо проворчав что-то под нос, скривилась, а после сунула этот телефон Береславу.

      – Твое? – поинтересовалась она строгим голосом. – Творчество?

      Хуже всего, что творчество и вправду было Береславово.

      – А… это… ну…

      – Твое, спрашиваю? – голос маменькин стал ласков-преласков.

      – Ну… как бы… да, – Береслав отвел взгляд.

      Врать маменьке он не мог. Не то, чтобы из моральных принципов, скорее уж потому, что Береника Волотова сына своего знала распрекрасно, а потому любое вранье его видела, чуяла и категорически не одобряла. Причем неодобрение это выражала весьма деятельно. Если в годы детские страдали уши – Береслав в тайне подозревал, что нынешняя его лопоухость именно от того и происходит, – то в годы ранней юности, согласно семейной традиции, основной удар взяла на себя задница. И следовало сказать, что общение с розгами, пусть и нечастое, весьма способствовало прояснению сознания. Хотя, наверное, расходилась с принципами гуманности и педагогики в принципе.

      Но какая педагогика, когда традиции есть?

      – И вот спрашиваю, о чем ты, иродище, думал, когда писал это?

      – Ну… – Береслав потер ладонью лоб, честно пытаясь воскресить воспоминания. – Я… тогда… не очень… помнишь, я денег просил… немного… а ты сказала, что если мне мало, то надо пойти и заработать.

      Матушка убрала телефон.

      – А тут мне предложили… пару групп вести… в сетях… модерация, контент…

      – Контент… – повторила