Угрюм-река. Вячеслав Шишков

Возле него подпрыгивал запыхавшийся толстяк и тыкал в его лицо раскрытой книжкой:

      – Вот запись! На-на! В тюрьма!.. На поселенье!..

      – Тьфу твоя запись! – свирепо плюнул Фарков на книжку.

      Толстяк, припрыгнув, ударил Фаркова в подбородок, тот с размаху ткнул кулаком в тугое брюхо. Толстяк отпрыгнул, пригнул голову и, быстро крутя кулаками, двинулся, как вепрь, к противнику. Тот грохнул кулаком по жирной спинище, как по тесту, но тотчас же от хлесткого удара слетел с ног.

      – Ага-а! Так твою в тартынку!!

      Все слилось в ревущую неразбериху: вот меж ногами Фаркова хрипит и закатывает глаза налившаяся кровью голова армянина; вот сам Фарков, царапая скрюченными руками землю, юлит, как большой ящер, выползая из-под рухнувшей на него горы. Облаком взметнул песок, с хрустом шебаршит щебень; головни и горящие сучья, словно жар-птица, летят из костра куда попало.

      – Довольно!! – во всю мочь вскричал Прохор и бросился их разнимать.

      – Баста, – грузно поднялся толстяк, как свекла красный, и стал вправлять в штаны выбившуюся разодранную рубаху. – Будешь?!

      Фарков молча схватил весло и опоясал толстяка по широкому седалищу. Звонкий, хлесткий, как пощечина, удар враз покрылся дружным смехом. Армянин схватился за вспыхнувший от удара зад, плюнул в Фаркова и скомандовал:

      – Эй вы, к шитику! – И прокричал с подушек, потрясая распущенным зонтом: – В острог, сукин ты сын, в острог!! Есть свидетели!

      Забурлила вода, захлюпали натруженные ноги, дальше, призрачней, и все потонуло в мутной синеве, только слышалось: «Тяни-тяни!» – и терпкая, как турецкий перец, ругань.

      Прохор долго грустно смотрел туда, где скрылся чертов призрак, потом подошел к потухшему костру. Фарков теплым чаем тщательно промывал подбитый в свалке глаз.

      Вдруг в соседнем кусту зашевелилось – приподнялся Ибрагим и посмотрел на солнце.

      – Никак проспали?

      – Кто проспал-то? – засмеялся Прохор. – Тут целая война была... Неужто не слыхал?

      – Чего врешь, – мрачно отозвался черкес. – Какой война?

      – Вот так дрых! – крикнул Фарков. – Вишь, даже глаз мне подбить могли... Война и есть. Ведь тебя истоптали было. Кувыркались через тебя.

      – Чего врешь! – Ибрагим насупил брови и сердито ворочал белками. – Мертвый я, что ли? – Большая лысина его сияла.

      Прохор с Фарковым закатились хохотом.

      Ибрагим икнул и хмуро потянулся к чайнику.

      X

      Август перевалил за середину. Северное лето шло к концу. Вода сделалась холодной, отливала сталью. На осине и прибрежных тальниках появились блеклые листы; они трепетали при ветре, как крылья желтых птиц. Удивительно прозрачный воздух делал картину отчетливой, ясной. Издали можно было видеть, как рдеют под солнцем гроздья рябины и боярки. Тишина стала чуткой, жадной до звуков. Крик далекой иволги звучал почти рядом с Прохором; слышно было, как крадется лиса сквозь чащу. Четко плыли в ночи монотонные рыданья сов. А ружейный выстрел напоминал громовой раскат; он долго гудел и рассыпался по граням гористых берегов.

      Угрюм-река